Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Параллелизмъ, проникающій отъ начала до конца весь заговоръ, даетъ ключъ къ психологическому пониманію зарожденія подобнаго заговора. Свѣже сохранившійся лиризмъ сближаетъ его скорѣе съ пѣсней, чѣмъ съ большинствомъ сухихъ заговорныхъ формулъ. Въ воображеніи такъ и рисуется образъ тихаго парня, забитаго суровой матерью. Онъ не протестуетъ, не ропщетъ, а удаляется къ студеному ключу, въ поля желтыя. Надъ нимъ небо чисте, солнце ясное. Окружающая тишина и спокойствіе вызываютъ съ новой силой воспоминаніе о только что пережитой бурной сценѣ съ матерью, еще болѣе обостряютъ пережитую горечь. Въ наболѣвшей душѣ является естественная жажда синтеза, примиренія двухъ противоположностей. И вотъ вырывается чистая импровизація, искреннее горячее пожеланіе, чтобы матушка была такъ тиха, смирна, какъ это небо чистое, солнце ясное. Предъ нами не то заговоръ, не то пѣсня, не то молитва. Если бы послѣ этого въ жизни парня ничего не перемѣнилось, то импровизація, можетъ быть, забылась бы такъ же естественно, какъ и возникла, или же отлилась бы въ лирическую пѣсню. Но если случилось, что матушка вдругъ притихла на нѣкоторое время? У человѣка, живущаго въ атмосферѣ заговоровъ, знающаго не одного колдуна, много слышавшаго о разныхъ заповѣдныхъ словахъ, естественно явится тенденція приписать происшедшую перемѣну вліянію своихъ словъ. И это тѣмъ болѣе возможно, что небо чистое, солнце ясное, звѣзды свѣтлыя, ключъ студеный, въ общеніе съ которыми какъ бы вступилъ парень, въ его глазахъ представляются далеко не тѣмъ, чѣмъ въ нашихъ. Онъ въ нихъ видитъ какую-то сознательную жизнь. Онъ часто къ нимъ прибѣгаетъ въ своихъ бѣдахъ. Масса коротенькихъ формулъ-просьбъ, съ которыми простой человѣкъ обращается къ вѣтру, къ звѣздамъ, мѣсяцу, землѣ, дереву, водѣ, разсѣянныхъ по сборникамъ заговоровъ, показываютъ, какъ близко все это простому человѣку, показываютъ, что человѣкъ чувствуетъ свою зависимость отъ нихъ. Онъ боится оскорбить воду. Вѣтру приноситъ жертву^{414}). Съ просьбой къ свѣтиламъ небеснымъ прибѣгаетъ человѣкъ, когда желаетъ пріобрѣсти чью-нибудь любовь. Такъ въ Германіи дѣвушка, къ которой милый равнодушенъ, говоритъ предъ молодымъ мѣсяцемъ: "; Grüss dich Gott, lieber Abendstern; ich seh dich heut u. allzeit gern[106] scheint der Mond übers Eck meinem Herzallerliebsten aufs Bett; lass ihm nicht Rast, lass ihm nicht Ruh, dass er zu mir kommen mu(muss);" или: "ei du, mein lieber Abendstern, ich seh u. s. w. — schein hin, schein her, schein über neun Eck; schein über meins Herzliebsten sein Bett, dass er nicht rastet, nicht ruht, bis er an mich denken thut"^{415}). Такимъ образомъ, пожеланіе, произнесенное парнемъ передъ звѣздами, у ручья, пріобрѣтаетъ характеръ просьбы. Что же удивительнаго, если оно исполнилось? А разъ оно однажды оказалось дѣйствительнымъ, къ нему можно прибѣгнуть и въ другомъ подобномъ случаѣ. Его надо запомнить, сохранить. И вотъ импровизація вступаетъ въ кругъ заговоровъ. Вращаясь среди нихъ, она не можетъ не подвергнуться ихъ вліянію. Заговорный шаблонный стиль долженъ съ теченіемъ времени отразиться и на ней. Стереотипныя, блуждающія по всѣмъ заговорамъ формулы приростутъ и къ ней. Въ данномъ случаѣ мы присутствуемъ уже при наличности такой переработки: напр., огражденіе тыномъ желѣзнымъ — безспорно, посторонній наростъ. Происхожденіе этой формулы я попытаюсь выяснить въ другомъ мѣстѣ. Она принадлежитъ къ семейству блуждающихъ формулъ, оторвавшихся отъ своего первоначальнаго цѣлаго и теперь встрѣчающихся въ самыхъ разнообразныхъ заговорахъ. Таковымъ представляется процессъ зарожденія заговора въ данномъ случаѣ. Но онъ, очевидно, опять таки возможенъ только при условіи, если будетъ на лицо предварительная вѣра въ магическую силу слова. Вѣдь, если бы ея не было, творецъ заговора не могъ бы объяснить спокойствіе матушки вліяніемъ своихъ словъ. Для этого онъ уже раньше долженъ вѣрить, что слово вообще способно оказывать подобное вліяніе. Для поясненія психологіи, переживаемой творцами магическихъ формулъ, приведу литературный примѣръ. У Жоржъ Занда въ романѣ La petite Fadette есть интересное мѣсто. Дѣвочка, дочь знахарки и ея наслѣдница въ этомъ искусствѣ, обладаетъ знаніемъ молитвы, могущей избавить отъ смерти опасно больного человѣка. Она сама сочинила ее, нѣсколько разъ примѣняла и искренно вѣритъ въ ея силу. Вотъ какъ она врачуетъ больного Сильвине.

"Когда малютка заговаривала такимъ образомъ лихорадку Сильвине, она молилась Богу, произнося тѣ же слова, съ какими обращалась къ нему, заговаривая лихорадку брата: — Добрый Боже, сдѣлай такъ, чтобы мое здоровье перешло изъ моего тѣла въ это страдающее тѣло, и, какъ милый Іисусъ Христосъ отдалъ свою жизнь, чтобы искупить души людей, такъ ты возьми, если хочешь, мою жизнь и передай ее этому больному. Я охотно отдамъ ее тебѣ, только исцѣли его"^{416}).