«Итак, представим, что уже наступил Суд оный. Пусть каждый испытает совесть свою и вообразит, что пришел Судия и все открывается и делается ясным. Ибо мы не только будем предстоять, но и будем обличены на сем Суде. Не краснеете ли вы? Не смущаетесь ли от сего? Но если и ныне, когда еще не наступил день Суда, когда мы просто напомнили о нем и только мысленно его представили, совесть привела нас в смущение, то что будет с нами, когда, действительно, наступит день тот, когда вся вселенная предстанет на Суд, все Ангелы и Архангелы и другие Небесные Силы? Когда люди будут стекаться от всех концов земли, восхищаемые на облаках, когда все будут объяты страхом, когда повсюду вострубят трубы и будут слышны неумолкаемые оные гласы? Подлинно, если бы и не было геенны, то быть отверженным в присутствии столь величественного и светлого собрания и отойти с бесчестием — одно это сколь великое было бы наказание! Если и ныне, когда царь входит с своею свитою в какой-нибудь город, каждый из нас, сознавая свое убожество, не столько получает удовольствия от сего зрелища, сколько печали от того, что нисколько не может участвовать в великолепии, окружающем царя, и не находится близ него: то что будет при встрече Царя Небесного? Ужели ты почитаешь маловажным наказанием — не быть включенным в оный сонм ликующих, не быть удостоенным неизглаголанной оной славы, быть отлученным далеко некуда и навсегда от оного торжества и тех неизреченных благ? Но когда и мрак, и скрежет зубов (Мф. 22, 13), и неразрешимые узы, и червь неумирающий, и огнь не угасающий (ср.: Мк. 9, 44), и скорбь, и теснота (ср.: Рим. 2, 9; 8, 35), и страждущий в пламени язык, — как это случилось с оным богачом (см.: Лк. 16, 19-31), будут уделом человека; когда мы будем испускать вопли, и никто не будет нас слышать; будем стенать, терзаться от невыносимых болезней, и никто не будет внимать тому; будем всюду озираться — и ниоткуда не получим утешения: с чем сравнить жребий бедствующих таким образом? Какие души несчастнее оных, какие достойнее сожаления? Ибо если, входя в темницу и видя в оной одних иссохших от печали, других — обремененных оковами и страждущих от глада, иных — заключенных во мраке, мы приходим в ужас, цепенеем и всячески остерегаемся, как бы не попасть в это место: то что будет с нами, когда насильно повлекут нас в геенну? Не из железа оковы там, но из огня никогда не угасающего; и не таковы у нас будут приставники там, чтобы можно было когда привести их в сострадание. Это будут ангелы, на которых и взглянуть устрашимся; потому что они чрезвычайно будут раздражены против нас за нашу непокорность Богу.
Там не так, как здесь: для облегчения бедствия твоего не принесут тебе — один сребра, другой — пищи, иной — утешительного и отрадного слова, — там все будут чужие. Даже и Ной, Иов, и Даниил, хотя бы увидели кого из своих родных страждущими, не согласятся тогда ходатайствовать за несчастных. Ибо тогда отнимется у нас всякое сострадание, свойственное теперь природе нашей. Поелику и благочестивые дети имеют нечестивых родителей, и благочестивые родители нечестивых детей, то, чтобы радость праведников всегда была чистая и светлая и чтобы наслаждающиеся благами не возмущались состраданием, то и самое, говорю, сострадание у них отнимется, и они, вместе с Господом, воспылают гневом даже против единокровных своих. Ибо если и теперь самые обыкновенные родители иногда отказываются от детей своих и исключают их из своего родства, когда видят их живущими распутно, тем более так поступят тогда праведники. Посему, никто не надейся иметь утешение в той жизни, ничего не сделав доброго в здешней, хотя бы кто имел бесчисленное множество праведных из своих предков: