#заяц_прозаек

И на уроках все получалось, вспоминалось, решалось. Как будто она не обычный марбл, а смелость свою нашла и свою силу. Даже голос звонче стал и взгляд увереннее.

И школа как будто не серая, и погода не мрачная, и учителя не злые.

И мысли в голове ясные, солнечные, как весной.

Как будто ты не в пятом классе, а в девятом или даже в одиннадцатом.

А потом…

А потом ее толкнул Лешка Попов.

Не прошел мимо, заметил, что она чем-то любуется и стал приставать. Сначала с обидными словами: «А что у дурочки в кулачке? Петрова — глупая корова, покажи!» А потом разозлился и толкнул. Толкнул зло, обидно, с подножкой.

Ирка растянулась весь рост, пальцы разжались, и круглый стеклянный шарик покатился к лестнице.

— О, мячик! — и Лешка с хохотом его пнул.

Время на минуту встало, и как в замедленном кино Ирка смотрела, как марбл подскочил на бетонной ступеньке, потом еще на одной, треснул и разлетелся на миллион осколков.

Ирка замерла. Оцепенела, забыла, как дышать, а только вдыхала и вдыхала воздух. А потом расплакалась. Прямо сидя на полу. Горько, надрывно, безутешно. Как маленькая. Весь класс возле нее столпился. В школе как будто тише стало.

И вот тогда подошел Максим. Подал руку: «Вставай, не надо плакать. Этот Попов у меня получит!»

И руку не отпустил, а сказал: «Ты в кино ходишь?» Ирка, всхипывая, встала.

В руке вместо прохладного стеклянного шарика была ладонь Максима. Крепкая и теплая.

А в груди что-то горело и распускалось. И опять хотелось летать и смеяться.

На улице заметала метель.

Заплаканная десятиклассница Ленка Дронова выскочила на школьное крыльцо и споткнулась обо что-то гладкое. Нагнулась и подняла стеклянный шарик. Детский шарик марбл — круглый, тяжелый, прохладный. Она смахнула с шарика снежинки и заглянула в глубь его переливчатой вселенной.

Светлана Андреева. Литература

Днем надо спать, а то ночь пройдет бездарно.

Никак не налажу режим. Работа сбивает все циркадные ритмы.

Трудно красить губы, когда не отражаешься в зеркале.

Пригладить волосы — дело минуты.

Дресс-код: юбка-карандаш, три расстегнутых пуговицы на блузке. Ладно, две, все же школа не самое лучшее место для демонстрации декольте.

Сменная обувь красивая и удобная — шесть уроков на ногах.

Скоро звонок, а надо еще дематериализоваться и материализоваться вновь.

Учительская, столы, запах кофе. Коллеги разной степени помятости. Первый урок, темнота за окном.

— Светлана Юрьевна, вы так неожиданно возникаете — я опять не слышала, как вы вошли.

Улыбаюсь.

Звонок ввинчивается в мозг.

Разговоры прерываются. Лица каменеют, стулья отодвигаются, двери хлопают.

Закусываю губу. Шагаю в пропасть.

8 класс. Уже не дети, еще не взрослые.

Первый этап развития. Первый шаг в бездну.

Встают. Тянутся. Падают на парты.

Сегодня Пушкин «Я помню чудное мгновенье».

Разбиваемся на пары.

Я, как кукольник, наматываю нитки на пальцы. От Иванова к Соколовой, от Смирновой к Гвоздеву, от Кирсанова к Лыковой.

Спутанные невидимой липкой паутиной зародышевых еще отношений, которые, как им кажется, никто не замечает, они, бледнея и краснея, плетут канву урока, проговаривая друг другу в лицо — передо мной явилась ты…гений чистой красоты.

Переплетаются влажные от волнения пальцы, опускаются глаза.

Разряжаю неловкость сменой темы.

Это все останется в нас.

Дирижирую классом, тасую колоду — мальчики против девочек.

Застенчивые против смелых.

Чуть приподнимаю робких и чуть гашу самонадеянных.

Школьный метроном отсчитывает минуты музыки урока.

Вы, одетые в школьную форму и вы, нарушители школьного устава — совершенно обнажены передо мной.

Я вижу ваши взгляды, я читаю ваши мысли.

Мои оценки не стоят ничего, ваши чувства стоят для меня все.

Это мой хлеб, это мое вино. Это моя жизнь.

В программе зарубежной литературы Ромео и Джульетта.

У вас в запасе год.

Готовим душу к пиру тела.

Звонок.

Урок окончен.

Все свободны.

Свободна и я.

Полетела.

Реми Эйвери. Луна

— Ты вернешься?

Джек стиснул кулаки. Он не собирался задавать этот вопрос. Думал, что вытерпит, и тогда вечер не превратится в муторное прощание, когда не знаешь, что сказать, что сделать, и нет сил уйти, как не было сейчас возможности удержаться от ненужных слов.

— Нет.

Пальцы впились в ладони еще сильнее, засаднило большой на левой — слишком увлекся вчера, скусывая заусенец. Стало легче и от этой несильной боли, и, как ни странно, от самого ответа. Луна и сейчас помогала ему.

— Слушай, — сдерживать себя он больше не собирался, — Ты ведь могла бы соврать. Хотя бы сегодня. Ну что тебе стоило? Сказала бы: вернусь, конечно, Джек. Мы же обещали друг другу — дружба навек!

— Мы не обещали, — Луна даже не повернулась к нему, так и продолжала искать что-то на уходящем в потолок книжном стеллаже.

— Соврать! Я сказал, ты бы могла что-то соврать, чтобы мне не было так, — он запнулся, не желая произнести вслух слово «больно», — Придумать что-то. Я буду писать тебе, Джек, каждый день, расскажу о всех местах, где побывала, пришлю открытку… Ведь так делают нормальные люди.

Он снова запнулся.

— Прости, я не это имел в виду.