Заклятие. Истории о магах

– Шаманка, или как там она… Инга Сигизмундовна не вернется. Вообще она не опасна, просто ее к детям подпускать нельзя. Такие, как она, все вокруг себя мертвят. И тете Капе замену найдем.

– За что ее прогонять? – спросил Полин и, вспомнив ночной разговор воспитанников, добавил: – Она нам кушать дает.

– Давать-то дает, а сколько домой утаскивает? Считать не пересчитать. Вот тетю Клаву оставим. Старушка безвредная, только надо поговорить с ней, чтобы пыли после нее меньше оставалось.

– А ты будешь вместо Мамочки заведовать?

– Нет. Заведующую новую подберут. А я на прежней должности останусь. Я ведь тоже преподаватель, преподаю вам тепло. Без моей работы вы все замерзнете.

Полин помолчал, а потом все-таки уточнил вопрос:

– Я о другом хотел спросить. Как быть с Маханом, Нявкой и другими чудовищами? И со мной тоже, ведь и я такое же чудовище.

– Кто тебе эту глупость сказал, что ты чудовище?

– Хозяйка.

– Ты бы ее меньше слушал. Ты мой помощник. Без тебя мы бы еще долго Хозяйкины обманы распутывали. Ведь один из лучших детских домов в стране считался. Надо было кого-то сюда внедрить, да так, чтобы у Хозяйки подозрений не вызвать. Вот и внедрили, меня в котельную, а тебя в самое пекло.

– Но теперь я больше не нужен. И уж тем более – Махан. Его так и оставлять?

– Ты нужен мне. А Махан… Ты знаешь, у нас наверху тоже есть кое-кто, полагающий, что в таком заведении выжечь надо всю скверну – и дело с концом, – дядя Саша вздернул подбородок, словно показывая, что на чердаке засел кое-кто, полагающий, что все вопросы решаются раскаленной кочергой. – А на самом деле все, кого ты считаешь чудовищами, это дети. Дрянные, уродливые, иной раз смертельно опасные, прошедшие ужасную школу Хозяйки, но дети. Не знаю, можно ли их исправить, но убивать их нельзя.

– Что же делать?

– Не знаю. Стараться, чтобы чудовища стали людьми.

Дядя Саша прислушался. В игровой комнате шло музыкальное занятие. Тонко звучала флейта, детские голоса тянули вразнобой, перевирая каждую ноту:

По солнышку, по солнышку, дорожкой луговой
Иду по травке мяконькой я летнею порой!

Лишь один голосок взвивался легко и чисто.

– Ишь, как заливается!.. – сказал дядя Саша. – А знаешь, кто это? Это твоя любимица – Нявка. Если девчонка умеет так петь, для нее не все потеряно. Надо только отучить ее от чужой крови и дать дело рукам, чтобы костяные пилы обернулись живыми ладошками.

Дядя Саша посидел еще немного, потом сказал:

– Пойду я. Горелки у меня без присмотра.

После его ухода почти сразу прибежала Нявка.

– Ты знаешь, там новые пазлы принесли. Красивые! Я ничего не понимаю. Ты, когда поздоровеешь, возьмешь меня в игру?

Полин вспомнил острые пилы вместо рук, жесткий хоботок, вымазанный в чужой крови. Вспомнил и красивую песню, которую только что слышал:

И любо мне, и весело, смотрю по сторонам,
Голубеньким и беленьким я радуюсь цветам!

– Возьму.

Глаза у Нявки просияли, и она сразу убежала.

Станет девочкой – тоже будет носиться, словно у нее четыре ноги.

Обед Полину принесли в постель. Принесла нянечка тетя Клава, которая с утра протирала полы, а после обеда уходила домой.

– Что, неугомонный, добегался до койки? Теперь лежи и выздоравливай.

– Спасибо, – сказал Полин.

Обед еще не кончился, когда в спальню прихромал Тюпа.

– Вот, – сказал он и протянул яблоко. – Это тебе. Нам на обед кроме компота еще по яблоку дали.

– Кушай сам. Мне за обедом тоже дали яблоко. А тебе надо здоровья набираться.

– Зачем? – обреченно спросил Тюпа. – Я же знаю: здесь, среди детей, много подкроватных чудищ, которые хотят меня сожрать. И что ни делай, они все равно сожрут, ведь они уже выползли из-под кроватей. Ты тоже чудище, но ты хороший. Давай лучше ты меня съешь, чтобы им ничего не досталось.

– Ну, ты придумал! – сказал Полин. – Запомни: никто тебя не съест, потому что я буду тебя защищать. Знаешь, какое у меня настоящее имя? Друг!

Тюпа слабо улыбнулся, а Полин завилял невидимым хвостом и лизнул Тюпу в нос, хотя хорошие мальчики никогда так не делают.

Умелка

– Куда подевались змеиные головы? – привычно пробормотала Улина. – Неужели я все съела за завтраком? Ах да: вот они, в старом горшке.

Улина не могла припомнить, откуда взялся этот монолог, который она ежеутренне повторяла привычно и бездумно, как иные повторяют молитву, не вкладывая в слова никакого смысла. Это было тем проще, что змеиных голов и тому подобной несъедобности у Улины вовек не бывало, да и целиковые змеи ей не встречались. Не водилось у нее и горшков, даже цветочных. Не любила Улина живые цветы, и те платили ей взаимностью.