Заклинательница пряжи. Как я связала свою судьбу

Недалеко от моего дома, прямо за холмом, есть большой пресноводный пруд, и, возможно, это лучшее место на земле. Еще детьми мы с братьями учились там плавать, и этот пруд – немалая часть того, что заманило меня обратно в Мэн после стольких лет в Сан-Франциско. Летом я люблю заплыть за самые дальние буйки и там остановиться. Мои руки и ноги медленно двигаются, поддерживая меня на плаву в мягкой воде. «Рабочая» часть моего разума благополучно занята своей привычной задачей, остальной же разум – та самая часть, что отвечает за мечты и решение проблем, – свободен и берет руководство на себя. Я здесь не для того, чтобы сжигать калории или поднять пульс, я ни с кем не соревнуюсь. Я в воде, чтобы быть в воде, пройтись по своим мыслям, и все. Иногда, если быть совершенно неподвижной, можно услышать пение диких птиц.

Вот что такое трансцендентное вязание образцов. Скованный рамками привычных и предсказуемых физических движений, наш разум высвобождается, чтобы взмывать все выше, выше и выше в небеса. А если вдруг течение унесет нас слишком далеко, спущенная или затянутая петля вытянет нас опять в настоящее. Перед новым полетом мы сосредоточимся и исправим проблему. Человеку со стороны может показаться, будто я работаю над скромным квадратиком, но мой разум вяжет огромные одеяла, изысканные водолазки, идеально сидящие по фигуре кардиганы. Я инсценирую целые спектакли, расставляю по полочкам свои проблемы, путешествую к далеким местам, хотя единственный палец, которым я шевелю, – это тот, что выполняет каждую новую петлю.

Всякий раз, когда Казальс проходил через физические движения привычной прогулки и прелюдии Баха, его ум и дух были свободны блуждать – и плоды этих странствий становились основой его дня. Мой дедушка не вязал, не очень-то хорошо плавал и не смог бы сыграть на виолончели, даже если бы от этого зависела его жизнь. И, конечно же, он не выходил на прогулку каждое утро. Но он слушал Баха каждый день и исследовал все, к чему прикасался. Я вяжу образцы каждый день, и да, тоже исследую все, к чему прикасаются мои пальцы. В детстве дед меня разочаровывал, но, может быть, я больше похожа на него, чем сама могла бы себе представить. Наши жизни явно пошли разными путями, но, мне кажется, мы нашли похожие способы прикоснуться к этому миру.

Сброшенная петля

Каждый четверг на протяжении последних восьми или около того лет, по утрам я встречаюсь за чашечкой кофе со своей подругой Пэм. Иногда у нас получается встретиться, иногда – нет, пятьдесят на пятьдесят, но каждую неделю мы упорно не оставляем попыток увидеться. Я привыкла сидеть и терпеливо ждать, достав вязание, чтобы не заскучать. В конечном счете меня прерывал либо ее знакомый голос, либо осознание того, что меня снова продинамили.

Иногда, но редко, по стечению жизненных обстоятельств, именно я не прихожу на встречу. А иногда мы даже списываемся заранее по электронной почте, официально внося нашу кофейную встречу в расписание. Не, ну вот сейчас уж точно встретимся. «Да, до встречи, – говорим мы. – Ровно в девять тридцать». Но нет, не судьба.

Довольно забавно оказаться в полном одиночестве за столиком для двоих, в ожидании разглядывая пустой стул. Предоставленные сами себе, мысли с легкостью отправляются в опасную страну забытого прошлого, вновь переживая самые унизительные моменты в мучительных подробностях. И вот я уже не за столиком в кафе, мне четырнадцать, и я только что перешла в старший класс в Тусоне, штат Аризона. Время обеда, а я монотонно прогуливаюсь туда-сюда между двумя корпусами школы, лишь бы избежать мучительной перспективы сидеть в кафетерии в одиночестве. Этим я и занималась на протяжении целых трех месяцев, пока не открыла для себя театральный кружок.

Сейчас я совсем даже не против пообедать в одиночестве. Я ценю это. Я могу поесть, где я захочу, заказать, что я захочу, и отлично провести время сама с собой. Можно просто пялиться в пространство, читать книгу или подслушивать разговоры других людей, сколько душе угодно. Но все это весьма сложно делать, когда вы разглядываете стул, на котором кто-то должен был бы сидеть. Как легко принять это отсутствие на свой счет, придать этому гораздо большее значение, чем оно того заслуживает. Как неловко говорить: «Нет, я тут жду кое-кого…», когда подходят и просят одолжить стул, а потом видят, что стул так и остается унизительно пустым.

Что касается Пэм, десятилетие нашей дружбы научило меня, что дело не во мне, а в том, как живет она, как она распределяет свое время и движется по жизни. Я всего лишь одна из многих петель на ее спицах, заполненных до отказа.

А потом звонит телефон, обычно тридцать четыре минуты спустя. Меня так и подмывает не отвечать, потому что какой дурак будет ждать кого-то целых полчаса? Я, вот кто.