Заколдованная душегрея

Он встретил подьячего уже в самом доме, поклонился, как дорогому гостю. Поклонился и Деревнин – с достоинством. Стенька же едва лбом в пол не бухнул – до того соблазнительные запахи шли снизу, из поварни.

– Бью челом, да солью, да третьей – любовью! – как положено гостеприимному хозяину, сказал Белянин. – Кушанье поспело, добро пожаловать к нашему столу.

В углу столовой палаты стоял дорогой рукомой с тазом, персидской работы, мальчик в чистой рубахе полил на руки и поднес длинное полотенце.

Стол накрыт был знатно, а всего-то навсего для троих – самого хозяина и Деревнина со Стенькой.

– Анисовой? – спросил хозяин. – Березовую?

– Что? – удивился Деревнин.

– Вишневую? Гвоздичную? Дынную? – продолжал предлагать водки Белянин.

– Да ты этак всю азбуку переберешь! – обрадовался подьячий. – Березовая-то на чем? На бересте, поди?

– На почках.

Решили выпить полынной – вкус к еде разбудить. И тут же дверь открылась, вошла дородная, красивая хозяйка с подносом, на котором стояли три серебряные рюмки.

Купец, видать, все у себя дома завел на княжеский лад – и жена его, премного довольная тем, что ведет себя не хуже иной боярыни, а одета, может, и получше, поднесла водки сперва мужу, потом Деревнину, а напоследок, явно недоумевая, и Стеньке.

Деревнин в грязь лицом не ударил – поклонясь хозяйке и выпив, поцеловал ее в серединку накрашенных губ, почти их не касаясь.

Стенька же ограничился поклоном.

Хозяйка ушла, Лукьян Романович прочитал молитву, и мужчины сели за стол.

Их уже ждала первая перемена – окорок ветчинный со студнем, капуста квашеная, щучья и осетриная икра, грибы едва ль не всех известных Стеньке видов. Там же была коврига хорошего хлеба, из ржаной муки, куда добавлено ячменной. Хозяин отрезал каждому по широкому, в палец, ломтю – тем водку и закусили.

Мальчик принес горячее – заказанную Деревниным калью, а для купца со Стенькой – куричью кашу с ветчиной.

Не успели ложки на стол положить – тут же были поданы свежая верченая стерлядь, прямо с огня, круглый пирог-курник, заяц с лапшой, курица рафленая с сорочинским пшеном.

И только после разнообразных взваров, после одноблюдных оладий, величины немыслимой, политых патокой и присыпанных сверху сахаром, после овсяного киселя со сливками, так заполнившего чрево, что ни охнуть, ни вздохнуть, купец наконец счел возможным перейти к делу.

Сам-то он был привычен к обильному застолью, и Деревнин дома тоже сытно питался, а вот у Стеньки от этакой роскоши глаза на лоб полезли. Пастила, редька в меду и прочие лакомства, поданные к концу обеда, так и остались на столе – смотреть на них он уже не мог.

– А теперь и к делу, – сказал Белянин.

– Да уж, нешто от тебя дождешься, чтобы ты просто по доброте отобедать позвал! – пошутил Деревнин. – Ну, сказывай.

– Ты знаешь, Гаврила Михайлович, Бог меня тремя сынами благословил, не считая дочек. И старший мой уже в тех годах, когда надобно жениться. Я его уму-разуму научил, он хозяин добрый, при нужде меня заменить может. И я полагал, оженив, послать его торговать в Архангельск, там у меня склады и лавки. Со временем же, когда он в Архангельске расторгуется и известен станет, взять его в Москву и дело ему передать, а самому – на покой. Стало быть, невеста нужна подходящая.

Купец огладил широкую, в горсть не собрать, бороду.

– Мы, свет, люди не нищие, высватать любую купецкую дочь за сына можем. И я пораскинул умом – денег у меня довольно, теперь бы чести малость! Вот купцы Строгановы могут княжон в жены брать, а я чем хуже? Жена, правда, чуть мне в глаза не вцепилась! – Купец расхохотался. – Куда ж ты, говорит, старый пень, лезешь? Выше собственной глупой башки не прыгай, жени сына на ровнюшке! Уж так развоевалась – я потянулся плетку со стены снимать, тут она из горницы выскочила. А, выходит, права была моя Михайловна.

– Они, бабы, такое порой угадывают – страх берет, – подтвердил Деревнин. – Носом, что ли, как суки, чуют?

– А черт ли их разберет… Позвали сваху, спросили – нет ли на примете девки из доброго старинного роду, за приданым не гонимся, еще и сами денег не пожалеем, а нужна такая родня, чтобы и в Грановитой палате не на последнем месте сиживала. И выискала нам сваха, как просили, княжну! Сказала прямо: девка – перестарок, двадцать третий годочек пошел, еще немного – и родня уговорит постриг принять, а почему не замужем – неведомо. Приданое какое-никакое есть, у отца их двое, старший – сын, она младшая. Тут моя Михайловна и додумайся! Княжна-то, говорит, не иначе – порченая! Может, хромая, может, кособокая! Потому замуж и не берут!

– Не так уж и глупо, – заметил Деревнин.