Заколдованная усадьба

- Наглец, а не хват,- возразил мандатарий,- и наглость эта боком ему вышла. Казаки схватили его и, прежде чем он успел сосчитать до десяти, вкатили ему целых сто палок, так что он остался лежать на земле почти без сознания. Но это не остудило панской ярости. Жвирский прямо с ума сошел от этой первой в своей жизни затрещины.

- Спаси нас бог и сохрани,- пробормотал Гиргилевич, побледнев при одном воспоминании об этом достопамятном событии.

- Барин приказал отнести полумертвого Оланьчука ко мне в арестантскую,- продолжал мандатарий,- и грозился повторять экзекуцию каждый день, пока несчастный не испустит дух.

- И наверняка сдержал бы слово,- буркнул Гиргилевич.

- Без всякого сомнения,- подтвердил мандатарий,- но, видно, сам господь бог захотел уберечь его от злодейства. Волнения того дня оказались слишком сильными даже для его железной натуры. К вечеру у него начался жар, а на другой день он разболелся так, что пришлось срочно посылать за лекарем. Несколько дней опасались за его жизнь. Он заболел нервной горячкой, никого не узнавал, нес околесицу в бреду…

- Но для Оланьчука это было спасением,- вставил эконом.

- Повезло разбойнику. Несколько дней я еще продержал его на одной воде под арестом, а когда он пришел в себя, отпустил на все четыре стороны. Но заметьте,- воскликнул с гордостью мандатарий, дернув себя за чуб,- он еще не раз попадался мне в руки, и я, как говорится, дал ему почувствовать свою власть. Однажды…

- Ну, а Жвирский…- прервал его Катилина.

- Остался жив,- подхватил мандатарий, отказавшись от намерения поговорить о себе,- но шесть недель пролежал в постели. Что это было за несчастье, когда он стал набираться сил! Привыкнув к постоянному движению, к бурной деятельности, он и часу не мог пролежать спокойно. К счастью, в это время в усадьбе появился какой-то монах, собиравший пожертвования.

- Монах? - спросил Катилина.

- Да, то ли монах, то ли отшельник, во всяком случай в монашеском платье. Кому-то пришло в голову провести его к больному, авось тот развлечется. Монах охотно согласился. И как вошел в спальню, так и не вышел оттуда до самого вечера. На другой день он собрался было уходить, но барин опять целый день продержал его у себя. Так было и на третий, и на четвертый день. Словом, монах этот прочно прижился в усадьбе. Сначала он развлекал больного разговором, потом стал читать ему всякие книжки, и, что удивительно, староста, всегда как огня боявшийся печатного слова, слушал его все с большей охотой. Монах ни на минуту не отходил от его постели, и, когда начинал читать или разговаривать, в комнату никого не впускали. В усадьбе это не понравилось, но худого в том не видели. Так он пробыл при больном две недели, а потом исчез, будто его и не было. Жвирский поднялся с постели, снова принялся за хозяйство. И тут все опешили! Не узнать было человека, его точно подменили. Тот, кто видел и слышал его в первый раз после болезни, не верил глазам и ушам своим. Прежний волк словно чудом переменился в ягненка, сокол стал голубем.

- Скажите пожалуйста! - невольно воскликнул Катилина.

- Да, да, ваша милость.- подтвердил Гиргилевич,- я сам, не сойти мне с места, прямо одурел в первую минуту, вот так-то.

- Как, разве только тогда? - насмешливо бросил гость.

- Только тогда, - простодушно ответил Гиргилевич, не заметив скрытой в вопросе подковырки.

- Но в чем же заключалась перемена? - допытывался Катилина.

- Прежде всего,- продолжал мандатарий,- он созвал всех своих служащих и объявил коротко и ясно, что с этих пор велит им обращаться с крестьянами самым мягким образом и всякий, кто допустит хоть малейшую несправедливость, будет уволен…

- Без снисхождения, вот так-то,- заключил Гиргилевич, который все живее участвовал в разговоре.

Мандатарий досадливо отмахнулся, как бы требуя прекратить это постоянное вмешательство, и продолжал:

- Затем…

- Затем? - прервал его на этот раз Катилина, по всей видимости нарочно.

- …он созвал крестьян из всех деревень и заявил им торжественно, с непривычной для него добротой и мягкостью, что отныне он будет обращаться со своими подданными совсем по-другому. «С этих пор,- сказал он,- я не господином хочу вам быть, но отцом и братом. Все доброе, что я раньше для вас делал, я и впредь делать намерен, но от прежней моей строгости, заверяю вас, не останется и следа».

- Кабы только это,- снова вмешался Гиргилевич,- но одновременно он огласил крестьянам и тот наказ, что мы от него получили, и велел им в случае малейшей несправедливости обращаться с жалобой прямо к нему, вот так-то.

- Можете себе представить,- подхватил мандатарий,- как мужики поразинули рты, услышав такое. Вначале они сами себе не поверили, только оглядывались по сторонам, онемев от изумления, но окончательно они обалдели, когда, желая делом доказать свои новые принципы, их неожиданно преображенный господин отпустил им все недоимки и задолженности, весь просроченный оброк, все причитавшиеся с них поставки хлеба, подати, да еще выдал из своих погребов по кварте водки на каждого.

- И Оланьчуку тоже? - полюбопытствовал Катилина.