Заколдованная усадьба

Трудно себе даже вообразить более противоречивые натуры, более различные характеры, более контрастные индивидуальности, чем наши двое молодых людей, носившие такие многозначительные римские прозвания. Между ними не было ничего общего, каждый из них даже по виду являл собой полную противоположность другому и несмотря на это их связывала нить какой-то тайной, загадочной симпатии.

Мягкий, тихий, вежливый Юлиуш считался в школе образцом скромности и хороших манер, тогда как несдержанный, непослушный и неотесанный его товарищ с малолетства раздражал окружающих своим буйством и дерзостью сверх меры, обнаруживая, наряду с пылким характером, полное отсутствие воспитания.

Юлиуш готов был десятерым уступить, прежде чем решался восстановить против себя хоть одного. Дамазий оттолкнул бы от себя и двадцатерых, лишь бы никому не уступить. Первый был ласков и чувствителен, как девушка, неисправимый мечтатель и фантазер, чуть ли не меланхолик; второй, со своей вечной усмешкой на губах, каменно-равнодушный ко всякого рода сантиментам и слепо подчинявшийся порывам своих страстей, отталкивал от себя непреодолимой тягой к издевке, безграничной самоуверенностью и почти циническим пренебрежением ко всему и всем на свете. Это резкое несоответствие характеров отчасти объяснялось, во всяком случае изначально, разницей в воспитании.

Юлиуш происходил из обедневшей, разорившейся ветви благородного рода Жвирских. Его отцу принадлежала маленькая деревушка под Самбором, и он мог бы еще обеспечить своему единственному сыну жизнь без труда и забот; однако печальный 1831 год поглотил и эти последние крохи некогда значительного дворянского состояния. Старый пан Михал Жвирский щедро помогал деньгами всем молодым добровольцам из его краев, спешившим на поле боя, кроме того он тысячи раз жертвовал на другие надобности. Таким образом новый крах оживших было на мгновение надежд привел и к окончательному краху его состояния. Сгибаясь под бременем забот и преследований, изгнанный из последнего своего именьица, он был вынужден опуститься до жалкой аренды, чтобы кое-как заработать хлеб для своего немногочисленного семейства. Постоянные огорчения, тяжкие заботы, непосильный труд подорвали и без того хрупкое здоровье этого благородного человека. Он умер преждевременно, оставив жену и сына на произвол судьбы, с которой сам не в состоянии был справиться.

Лишенная мужской помощи, вдова должна 6ыла выполнять условия аренды, а так как она ничего не понимала в хозяйстве и слепо доверялась первому встречному, то вскоре потеряла все, что еще оставалось после разорения; одинокая, неожиданно осиротевшая, она оказалась безо всяких средств к существованию и безо всякой надежды продолжить образование единственного сына, которому к тому времени исполнилось двенадцать лет и в науках он делал лишь первые шаги, занимаясь дома.

Пани Жвирская готова была зарабатывать свой кусок хлеба самым тяжким и горьким трудом, готова была без слова жалобы бороться с самой суровой недолей, но судьба единственного дитяти наполняла ее мучительной тревогой. Сломленная страданием и не видя другого средства, она решилась прибегнуть к помощи богатых родственников. Преодолевая благородную гордость, которую горе еще усилило, вдова обратилась сначала к своей, а затем к мужней родне.

И с той и с другой стороны ее ждало разочарование, впрочем, слишком обычное и распространенное в наше время и в нашем мире, чтобы его нельзя было предвидеть заранее. Вместо помощи, необходимой для воспитания сына, ей досталось несколько лишних капель горечи, ее просьбы оказались бесплодными, унижение напрасным.

Будучи уже на грани отчаяния, она вспомнила в счастливую минуту, что известный во всей округе и богатый помещик Жвирский тоже приходится какой-то родней ее покойному мужу. С искрой уже почти угасшей надежды она написала ему.

Спустя неделю был прислан через нарочного ответ, где к банкноте в тысячу гульденов приложено было несколько слов: «Посылаю сразу сумму покрупнее с тем, чтобы избавить себя от подобных просьб в дальнейшем. Прошу не утруждаться изъявлениями благодарности».

Несмотря на такое безжалостное, даже жестокое письмо, бедная вдова приняла предложенную помощь, и, перебравшись в Самбор, стала жить на эти деньги, распределив их на несколько лет, а сына, чтобы он находился под ее наблюдением, отдала в местную гимназию.

Юлиушу, красивому белокурому мальчику, было тринадцать лет, когда он вошел, уже во время занятий, в первый гимназический или, как его называли, латинский класс и волей учителя был посажен на третью парту, рядом с плечистым гимназистом, который с той минуты, как Юлиуш переступил порог, пронизывал его насмешливым взором.

Юлек, спокойно усаживаясь на указанное место, слышал, как широкоплечий сосед буркнул вполголоса:

- Э, да этот жук смахивает на барчонка.

Вскоре он узнал имя своего грозного и насмешливого соседа.

Учитель неожиданно вызвал с кафедры:

- Дамазий Чоргут!

- Я здесь! - громко и смело ответил плечистый сосед.