Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Он знал, что положение журнала остается крайне шатким. Это все больше его беспокоило. Уже полгода журнал не имел официально утвержденного редактора, Шептунов признавался редактором «Дела» только до конца прошлого, 1882 года. Когда его выслали из Петербурга, его имя пришлось немедленно снять с обложки, а Станюковича новым редактором не утверждали.

Сравнительно легко было получить у властей разрешение купить журнал и, таким образом, стать издателем. И вот Станюкович решился стать издателем «Дела». Он купил журнал у вдовы Благосветлова за пятьдесят тысяч рублей и ради этого влез в немыслимые долги. У него была большая семья - жена, четыре дочери и сын, - и Станюкович надеялся, что издательское дело поможет ему со временем стать таким же обеспеченным человеком, каким сумел стать под конец жизни покойный Благосветлов. Теперь Станюкович обратился к властям с ходатайством, чтобы дозволено было напечатать на обложке имя госпожи Благосветловой - уже как якобы редактора. Не разрешили. Предложил кандидатуру Бажина. Отклонили.

С поиском номинального редактора надо было спешить, иначе власти грозились вообще закрыть журнал. И тут Станюковичу удалось найти человека, который внял его горячим уговорам и согласился числиться редактором «Дела», если, конечно, его утвердят. Кандидатура его не вызвала возражений у властей, и вот номинальным редактором журнала стал известный педагог и автор педагогических статей Острогорский. Его имя обозначили на обложке, журнал не погиб и мог еще существовать.

Шелгунов регулярно помещал в «Деле» «внутренние обозрения», но обозрениям этим, ради меньших цензорских придирок, ныне пришлось давать более скромный заголовок «Из домашней хроники». То есть как бы вместо обозрений предлагались заметки по частным вопросам. И если в прошлом году Шелгунов ставил под своими обозрениями подпись Я. Ж, то после высылки в Выборг ему пришлось маскировать свое участие в журнале менее прозрачной подписью: Н. В.

Как бы то ни было, он продолжал писать о том, что больше всего его волновало. Теперь он подчеркивал в одной статье, что исторический закон «бытие определяет сознание» с неизбежностью действует в тот последний момент, когда жизнь прижимает к стене. «Нас же пока жизнь еще не совсем к стене прижала, и только этим объясняется, что, как мы ни скрипим, какие ни встречаются в нашей жизни ненормальности, а мы все ползем, как ползли до сих пор».

Говорят, тише едешь - дальше будешь... Но как раз об этом не так давно хорошо написал Дмитрий Дмитриевич Минаев:

Как немножко порассудишь,

То поймешь на деле:

Тише едешь - дальше будешь -

От желанной цели.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Газеты сообщили печальную весть: в Париже скончался Иван Сергеевич Тургенев. Он завещал похоронить его на родине, и гроб с телом покойного привезут по железной дороге в Петербург.

Утром 27 сентября Шелгунов стоял в толпе у Варшавского вокзала, когда прибыл поезд, к которому был прицеплен траурный вагон. От вокзала похоронная процессия двинулась через город на Волково кладбище. День был тихий, солнечный, ясный. По всему пути до кладбища усиленные наряды полиции сопровождали тысячные толпы идущих за гробом. На Загородном проспекте градоначальник генерал Грессер, восседая на коне, с грозным видом пропустил мимо себя всю процессию, а затем прибыл на кладбище и там хмуро выслушивал выступления говоривших над свежей могилой - речи произносились как бы с оглядкой на градоначальника. А когда могила была засыпана землей, он приказал всем собравшимся разойтись.

Прямо с похорон Шелгунов вместе с группой литераторов и журналистов - Успенским, Гаршиным, Станюковичем, Минаевым, Гайдебуровым, Кривенко и другими - направился в знакомый ресторан при гостинице «Метрополь». За столом собралось человек около тридцати, все в черном, это был и обед в складчину, и поминки по Тургеневу.