Закулисные тайны и другие истории…

Знаете, я никогда не лезу в режиссерские дела. Стараюсь максимально понять и выполнить всё, что режиссер просит меня сделать. Если каждый артист будет спорить с режиссером и говорить, что было бы лучше сделать так или так – мы никогда ничего не поставим. Режиссер придумал свою концепцию, согласовал её с менеджментом, и всё. А мы, артисты, должны стараться сделать так, чтобы всё получилось так, как он задумал.

Вы, наверное, правы. Но хотя бы один вопрос. Последнее действие этой оперы в вашей постановке происходит в развалинах какого-то дворца. А ведь перед этим вы куда отправились на корабле. И в первоисточнике, и в опере сказано куда: в Америку. Но Америка в XVIII веке и Америка в XX веке – это огромная разница. И тот пустырь, который у вас изображен, это совсем не похоже на Америку середины ХХ века.

Знаете, я не та артистка, которая будет заниматься такими деталями. Вот Йонас (Кауфман) – тот да. Он очень дотошный. И он всегда входит во все детали, и спорит с режиссером, и часто побеждает. Но я – нет. Я думаю, мне важнее сейчас делать всё, что предлагают. Я забочусь о своей репутации. И мне не хочется прослыть скандалисткой, ведь в нашем мире всё мгновенно становится известным.

Понимаю вас.

Нет, я очень требовательна ко всему, что происходит вокруг. Я требую, чтобы мне было удобно, комфортно, чтобы все работали на полную катушку, чтобы никто не халтурил. Потому что я сама всё делаю с полной отдачей.

И всё-таки про режиссеров. В России сейчас очень много говорят о «режопере». Вы слышали такое выражение?

Нет, никогда…

Ну, это по-русски звучит немного неприлично. Но во всех языках есть аналогичное выражение. По-английски «director’s opera». То есть опера, где главный – режиссер. Вот вы работали с Черняковым…

Да, много раз.

Ну и как?

Вы знаете, мне трудно его обсуждать, потому что мы – друзья.

Он – как бы воплощение именно этой тенденции. Он главный, он ведет всех за собой, все остальные – певцы, дирижеры, – лишь его помощники в осуществлении замысла…

Да, он такой. И с ним бывает непросто. Иногда надо идти и против себя, и против музыки. Но ему веришь. Он всегда очень подготовлен, и у него на каждый вопрос есть ответ. С ним интересно, а это главное.

Знаю, что вы всегда работаете «на всю катушку», никогда не позволяете себе расслабиться. А как насчет сохранения себя, экономии сил?

С этим сложно. Стараюсь не думать об этом. И конечно, держу режим, диету, как-то поддерживаю здоровье. Например, в день спектакля и после спектакля ночую в другом месте, не там где моя дочь, моя мама. Конечно, обидно, что я меньше вижу дочь, которую очень люблю, но что делать – искусство требует жертв.

Какие ближайшие планы в Мете?

Сейчас будет опять «Богема». Потом будет «Русалка», сделанная специально для меня, это уже в следующем сезоне. Предлагали делать «Енуфу», но я отказалась. Мы делали «Енуфу» с Черняковым в Мюнхене, но я поняла, что психологически это для меня очень сложно, особенно теперь, когда растет дочь. И тогда Гелб предложил «Русалку», эту оперу я очень люблю. Так что будет «Русалка». А Нетребко войдет в «Манон». Есть планы уже и на следующий сезон 2017–2018, но пока говорить не буду.

Я так понимаю, у вас есть планы по всему миру. Кроме России, да? Ничего в России не предвидится?

Увы, нет. Не предлагают…

Какие у вас отношения с «легкой музыкой» – мюзиклы, оперетты, песни?

Я пела Розалинду. Это, пожалуй, всё.

И не тянет?

Пока нет. Я думаю, это приходит позже. Сначала надо «напеться» в опере.

Какие партии вы бы мечтали спеть?

Вы удивитесь – я хочу спеть Изольду.

Изольду? Но это же ниже вашего обычного голосового диапазона.

Голос ведь меняется с возрастом. Пока я еще не готова. Но, может быть, через несколько лет. Зато по образу, по поэтичности, по страстности – это моё. И я обязательно это сделаю.