Залив девочек

Я пообедала с ними наскоро, сердце у меня летело от страха. Я выбежала на улицу, отошла подальше от дома. Встала под тамариндом и раскрыла конверт, плотный, наполненный бумагой для акварелей. Руки мои тряслись.

* * *

Его почерк был прекрасен. Над английскими буквами тут и там кружились малаяльские завитки: «Любимая, каждую минуту здесь я вспоминаю твои объятия. Я был как будто в раю с тобой. И попал в ад. Телефон у меня отняли, я не знаю, где он. Я заплатил за телефон, чтоб позвонить тебе, но твой номер был отключен. Тут большая проблема достать телефон. Больше денег нет, они все забрали почти до последнего пайса, и я не могу пока позвонить. У меня есть бумага для эскизов, и у меня есть много времени для того, чтоб написать тебе. В Башню я не буду посылать это письмо, у тебя могут быть проблемы с твоим отцом, если вдруг он его получит. Я напишу на адрес учителя Ганеша, чтобы не создавать тебе разные проблемы с твоим отцом.

Агент по имени Маянк Кумар обманул меня, дал мне поддельную визу. Я доверял ему, ведь я получил его номер от друга, одного из самых надежных друзей. Друг сказал, что я могу слепо верить агенту. Маянк Кумар сказал, что все законно и волноваться не о чем. Я продал свой скутер и папины ножи, я собрал все свои сбережения, я отдал ему два лакха[67]. У мамы нашли камни в желчном пузыре, но она сказала, что все равно я должен ехать, это важно для моей работы. Я оскорбил ее».

Я ничего не могла понять, руки тряслись, как ветки дерева в шторм. Прислонилась к шершавой коре тамаринда, отыскала глазами потерянную строчку.

«Когда я добрался до стойки иммиграции в аэропорту, они нашли, что виза, которую дал мне агент, подделка. Меня передали полиции. Я сказал им все, указал имя агента. Они все равно арестовали меня. Они забрали телефон с сообщениями агенту как улику. Я впервые в жизни оказался в тюрьме.

Они посадили меня в камеру. В камере летали полчища москитов, они кусали всю ночь. Я тихо плакал, но это никого не волновало. Мне казалось, что эта ночь – изнасилование человечества. Я в тюрьме только за то, что какой-то чувак поставил мне в паспорт поддельную визу.

Утром мне не вернули телефон. Я сказал: «Черт, я могу позвонить матери, друзьям, своей подруге?» Мне сказали подождать, тогда я попросил полицию застрелить меня.

А так все нормально. Камеры еще ничего, ведь это достаточно новое здание, Пузхал централ джейл, наверное, ты знаешь, моя любовь. Хотя лучше такой леди, как ты, не знать этого. Я имею в виду, что есть тюрьмы и похуже. Здесь стоит запах старых одеял, сильной влажности и мышей. Туалеты грязные, душа нет, мыться можно ведром. Еда ужасная, и я не могу это есть. Вода соленая, будто ее качают из Бэя.

Я подвел каждого, маму, тебя. Прости меня».

Южноиндийское небо, такое чистое сегодня, полыхающее голубым, качалось. Или это земля качалась? Я не могла больше стоять. Пошла по улице, где уже торговали фруктами и цветами, где школьницы покупали жасминовые гирлянды, чтобы украсить волосы. Я прошла немного и села на камень возле храма.

В иные дни мне бы захотелось нарисовать розоватые стены и лужайку с низкими годовалыми пальмами. Теперь все это было будто за черным стеклом. Я стала читать дальше с бессмысленной надеждой письмо единственного человека, который меня любил.

«Все это время идет дождь, комаров стало столько, что не видно стен. Мы все чешемся. Все постоянно курят, это немного помогает. Я бы тоже курил, но у меня нет сигарет. Я же не собирался в тюрьму. Меня вызвали к следователю, я надеялся, что он разберет мое дело, но ему все равно. Он просто заполнил бумаги, и меня увели обратно в камеру. Один человек, уже старый, постоянно следил за мной. Он подошел и положил мне руку на плечо. Я рассказал ему свое дело. Он сказал, что я не заслуживаю тюрьмы, что это очень плохое место для такого невинного человека, как я. Он сказал, что люди зовут его Гуруджи. Он посоветовал мне никому не рассказывать свою историю. Потому что если кто-то узнает, что у меня был визовый случай, то они подумают, что я богат, станут выманивать деньги. Еще он сказал ни с кем не спорить и что в этой камере сидят новички, а потом меня могут перевести к бандитам. Он объяснил, что там меня могут заставить делать самую грязную работу. «Лучше не говори «нет», сынок, делай все, что они велят, сохранишь почки целыми» – так он сказал. Он сказал, что если попаду в камеру 206, то могу спросить Парсарама, а если в камеру 7, то его знакомый – Миджар Вей Чача. «Вероятно, ты попадешь в четвертую, все-таки тебя не должны посадить к головорезам». Надеюсь, его слова правда».

Я обвела глазами город. Солнце пылало, искрилось на мокрых дорогах. Я не поверила, что существую. Пальцы гладили сов, лотосы, глаза с ресницами, волны и пагоды, мосты и высотки, нарисованные Климентом Раджем на полях. Эти рисунки говорили: нет, это не история в журнале, это письмо твоего любимого. На обратной стороне листка почерк немного изменился. Видно, в тюрьме начался другой день.