Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства

В январе 1987 года я встретился с Председателем Совета Министров СССР Н. И. Рыжковым и подробно рассказал ему о критической ситуации, сложившейся в книгоиздании. Н. И. Рыжков был давним книголюбом, единственным из всех высокопоставленных руководителей, кто выписывал и читал газету «Книжное обозрение». Он проявил интерес к проблемам печати, поддержал наше требование изменить существующие грабительские (75 %) отчисления от прибыли издательств в бюджет (было решено в течение двух лет эти отчисления снизить до 50 %), поручил подготовить постановление Совета Министров СССР о развитии полиграфмашиностроения. К сожалению, это постановление было блокировано пассивностью и неспособностью заместителя Председателя Совета Министров СССР И. С. Силаева, ведающего вопросами машиностроения. Того самого Ивана Степановича Силаева, который по какому-то странному недоразумению или в результате особых политических интриг оказался неожиданно вознесенным в должность Председателя Совета Министров России. Все, кто знал его по работе в центральном правительстве, были поражены этим решением, ибо хорошо знали: по своим потенциальным возможностям И. С. Силаев был одним из самых беспомощных и безынициативных заместителей Н. И. Рыжкова. Впрочем, его деятельность в России оказалась кратковременной и не была отмечена какими-либо полезными деяниями. Очень скоро для всех стали очевидными качества этого руководителя-приспособленца, способного работать лишь по принципу «чего изволите» и умеющего хорошо устроить лишь свои личные дела: приобрести за бесценок дачу, получить денежную, сытую зарубежную должность и многое другое, где он был подлинным асом.

Что помогало преодолевать сопротивление и верить в успех перемен? Больше всего то, что я видел, как возрождался у людей интерес к самостоятельной работе без опеки и давления сверху. Уже в 1988 году центр тяжести издательского дела все больше перемещался из Госкомиздата непосредственно в издательства, в полиграфпредприятия. У нас уже давно не верят в бескорыстие тех или других мер сверху, подозревая авторов в особом расчете или особом интересе. Интерес действительно был, но сводился он к тому, чтобы разрушить издательский бюрократизм и освободить издательское дело от понукания свыше. В связи с этим наибольшее удовлетворение мне приносили индивидуальные встречи с руководителями издательств: Александром Авеличевым («Прогресс»), Виктором Адамовым («Книга»), Эдуардом Мачульским («Юридическая литература»), Максимом Ковалевским («Машиностроение»), когда они рассказывали о своих издательских намерениях, делились планами оригинальных проектов, совместных с зарубежными партнерами изданий. Я видел, как возрождается независимый отечественный издатель, творец и книголюб, коммерсант и предприниматель, который уже не будет больше бездумным исполнителем чужих решений и приказов. Я рад, что они сумели отстоять свою самостоятельность и продолжили добрые традиции отечественного книгоиздания даже в столь смутное время.

Ничто из человеческих деяний не остается без последствий. Думаю об этом все чаще, когда многое, о чем веду речь, уже в прошлом и сама жизнь – бесстрастный судья, оценивает твои дела. Говорю это к тому, что не все было просто в переменах книжного дела и далеко не все воспринимали их как благо. И здесь хочу порассуждать о природе восприятия перемен.

Радикальные изменения, согласно диалектике, как нас учили, своим двигателем имеют глубокие внутренние противоречия, требующие решения. Между тем внутренние, вполне благополучные условия работы издателей в мое время при гарантированном особыми лимитами полиграфическом обслуживании, 100-процентном обеспечении бумагой по низким государственным ценам и высокой экономической рентабельности издательской деятельности довольно хорошо кормили существующий консерватизм и не слишком стимулировали стремление к самостоятельности. С другой стороны, навязываемые сверху меры по повышению самостоятельности издателей в творческой деятельности, в тиражировании книг, в ценообразовании при сохранении старых отношений с авторами, читателями еще больше укрепляли издательский диктат, охраняли его от какого-либо вмешательства со стороны.