Замещающий ребенок

У Джилл было впечатление, что в семье ей не хватало любви и понимания: того и другого было ограниченное количество, и ей не позволяли получать столько, сколько было необходимо. Теперь мы знаем, что за живой младшей сестрой может маячить призрак умершей старшей сестры, отнимающий у Джилл большую часть материнской любви.

Ее первостепенной задачей стало найти свою идентичность, чувство принадлежности, место в обществе, ощущение, что у нее есть право быть собой, сохранять свои ценности и представать перед людьми такой, какая она есть на самом деле.

С того дня, как Джилл была зачата в утробе и в сознании матери, она должна была делить пространство с незваным гостем, фантомом (англ. guest/ghost — гость/фантом), в результате чего она не могла развить ту способность быть одной, которая является предусловием формирования чувства идентичности и способности быть с другими».

Перед приходом месячных Джилл охватил страх смерти, потом он прошел. Затем был мучительный страх молчания (в кругу друзей, на вечеринке, на сеансе психоанализа), за которое она чувствовала себя ответственной. «Постепенно Джилл смогла понять смысл этого страха; она вспомнила, как в раннем детстве ее всегда печальная и молчаливая мать давала ей понять, что она развеселится, если с ней поговорить. Для Джилл молчание одновременно означало и скорбь матери, и умершую сестру, чей ушедший голос она пыталась заменить».

Ее отношения с матерью были тягостными, та не интересовалась дочерью, постоянно говорила только о себе, как будто притворялась, что Джилл не существует, что она ничего не значит и почти нереальна, что она только заместитель Анжелы, значительной и реальной.

Во время лечения в переносе все время возникал страх потерпеть неудачу в связи с ее соперничеством с умершим ребенком: «Каждый сеанс был экзаменом, на котором она соперничала с другими моими пациентами: они всегда получали лучшие оценки, потому что они ассоциировали более свободно, рассказывали мне более интересные сны, истории и т. д. Она знала заранее, что этот тяжкий труд обречен на провал; даже там, где у нее было достаточно знаний, чтобы стать лучшей, она всегда занимала лишь второе место.

Чувство невозможности быть собой проявлялось у Джилл также в невозможности быть достаточно хорошей; она не могла удерживать хорошее внутри себя: ей нужно было его отрицать, расщеплять и проецировать на других, на все (включая меня) объекты идеализации и одновременно враждебного соперничества, которые таким образом становились бессознательными репрезентациями умершей сестры.

В то же время она была обречена чувствовать себя посторонней: на работе, дома, на моей кушетке, с друзьями и вообще в жизни Джил чувствовала, что она занимает чужое место, которое ей на самом деле не принадлежит. У нее было ощущение, что она не имеет никакого права на значимое место, где бы то ни было, потому что одно такое место — место в материнском сердце — было уже занято кем-то другим. Она рассказала мне однажды, что представила себе, что в моей приемной сидит еще какая-то женщина, и Джилл не могла с уверенностью сказать, кого из них двоих я приглашу на сеанс.

Когда после шести лет работы аналитик и Джилл заговорили о завершении терапии, Джил интерпретировала это (как и ожидалось) как желание избавиться от нее, потому что она допустила ошибку: в своем переносе она заново пережила постоянное материнское отвержение, чтобы стать полным ничтожеством по сравнению с идеализированной Анжелой».

Мишель, или Ребенок внутри

А. Саббадини приводит еще одно, краткое, но очень красноречивое наблюдение.

«Через два года после начала психотерапии Мишель рассказала, что ее старший брат Майкл умер в том возрасте, когда только начал ходить. Тогда он был единственным ребенком в семье. Родители пытались заменить его другим мальчиком, но родилась девочка; через два года они сделали еще одну попытку, и вновь на свет появилась девочка. Они не собирались иметь много детей, поэтому примирились с тем, что оба их ребенка — девочки, но все же в качестве компромисса назвали младшую дочь Мишель.

Мишель пришла в терапию с ощущением спутанной идентичности ("Я не Майкл, не Мишель"), шизоидными чертами характера, латентной гомосексуальностью, нарушениями питания и значительными трудностями в принятии своего женского тела. В любом месте, где бы она ни находилась, даже в моем кабинете, она чувствовала себя нежеланной.

"Иногда, — говорила она, — я воняю смертью, как будто маленькое тельце Майкла приклеено ко мне или спрятано внутри меня". Во время одного динамичного сеанса она вспомнила, как ребенком ходила на могилу Майкла вместе с семьей; мать плакала, отец пытался ее утешить, она сама и сестра говорили, что хотят маленького братика. Рассказав это, Мишель разразилась отчаянными рыданиями, а потом сказала, что никогда раньше она не плакала по брату.

Однажды Мишель пришла, с головы до ног одетая в черное, что было необычно.