Замещающий ребенок

Мать Германа Гессе удостоила его опасной привилегии заменить сначала первого Германа, умершего за три года до рождения второго, а потом и двух последующих детей, умерших в младенчестве. Биограф Гессе Д. Фарелл говорил, что писатель, терзаясь виной после смерти двух младших братьев, которая, как он считал, случилась по волшебству, вошел в категорию тех, у кого наблюдается синдром вины выжившего.

Э. Вольфхайм говорит о Хансе Хенри Янне, что его восприятие себя одновременно мертвым и живым, принадлежность его души брату и желание быть похороненным в могиле брата обнажают хрупкость его идентичности, которая отмечена «обязательным чувством вины выжившего брата».

Обращаясь к могиле своего предшественника, Янн восклицает: «Покойся с миром, брат мой. Весь мир меня проклинает, можешь ли ты меня благословить? У меня нет имени, потому что я — это ты».

На одном рисунке Ж.-Ж. Гранвиля мы видим безумный водоворот, в котором преступник постепенно превращается в весы правосудия, в око раскаяния, во всадника апокалипсиса и, наконец, в разинутую пасть хищника.

Ф. Ривьер, биограф Джеймса Барри, говорит о нем, «что его подозревали во многом, но он сносил эти поразительные обвинения без всякого возмущения».

Ж. Лакан, описывая случай Эме, говорит о паранойе самонаказания и вины и приводит соответствующие подробности.

Мать Мари-Жанны отмечает «у своей дочери очень сильное чувство вины» и т. д.

Мы упомянули более десятка случаев, в которых замещающий ребенок несет этот груз на своих детских плечах — и, возможно, в течение всей своей жизни — вину столь же сильную, сколь и парадоксальную, и одновременно неискупимую, как будто он действительно отвечает если не за смерть своего предшественника, то, как минимум, за ту невыносимую атмосферу, которая царит в семье.

Глава 4 Некоторые другие параметры

Замещающий ребенок — это ребенок, который заменил ребенка, умершего в раннем детстве, того же пола, с тем же именем и зачатый вскоре после смерти первого. Чаще всего бывает именно так, но существуют многочисленные вариации этих трех параметров, и изучение представленных случаев позволяет их сформулировать.

Имя

Во время раскопок в Анжерском соборе были обнаружены готические фрески, рассказывающие историю ребенка, которого не окрестил епископ Мориль. Через много лет он воскресил его, чтобы исправить свою ошибку. Ребенку дали имя Ренатус. Он должен был стать новым епископом Анжерским. Был ли он ребенком, заменившим самого себя? (Ж.-Ж. Вейра)

Как отметил Ж. Е. Тезон, использование фамилии для обозначения индивидуума распространилось в Европе между 1000 годом и эпохой Возрождения. Тридентский собор (1593) постановил записывать имя, данное при крещении. Это имя было уникальным и, по большому счету, соответствовало нашей нынешней фамилии: с точки зрения этимологии, pre-nom — это первое из имен; фамилии (имя семьи) появились позже. Имя придумывалось родственниками, а не выбиралось, как сейчас, из имеющихся. Мотивация, которая обусловливала этот выбор, могла быть очень разной и принципиально зависела от того, чего именно хотели родители от ребенка.

Можно догадаться, что имя — это не просто этикетка, приклеенная к новорожденному. Оно, как правило, дает ребенку право быть узнанным в своей уникальной идентичности, но оно также обременено полным «трансгенерационным списком родительских желаний» (Тезон). В имени содержится след кого-то другого в нас.

Обычно ребенку дают имя, но случается также, что имени дают ребенка. «Имена делают детей привидениями» (Фрейд).

Тезон рассказывает о семилетием мальчике с плохой школьной успеваемостью. Мать, португалка по происхождению, называла его Кристианом, а отец, грек по национальности, — Кристосом. Это второе имя переносило на ребенка горе, не проработанное отцом после смерти одного из двух его старших братьев по имени Кристос. Он был убит во время гражданской войны, и казалось, что отец, страдая от синдрома вины выжившего, хотел искупить это «давнее убийство». Ребенок в ходе курса психоанализа создавал выразительные рисунки и, в конце концов, реинтегрировал свою настоящую личность и справился с учебой.

Тезон считает, что имя сгущает тайны семейного мифа, который затягивает ребенка, определяя его место в роду. Это остов его будущей идентичности. Имя — это составная часть наследия. «Мы звенья одной цепи», — пишет Ван Гог, и это прописная истина.

Фрейд назвал своих детей именами тех, кто был ему дорог. Он говорил: «В конце концов, дети — не единственный ли это путь к бессмертию?»

Лаура Гарсен цитирует Лакана: «Однако место, которое ребенок занимает в своем роду в соответствии с семейной иерархией, имя, которое уже идентифицирует его с дедом, состав семьи и даже то, какого он пола, — все это имеет очень малое отношение к тому, каков сам ребенок: он может даже оказаться гермафродитом, представьте себе!»