Заметки из хижины «Великое в малом»

— Сын мой давно уже в отъезде, — ответила старуха, — и я живу здесь вдвоем с внуком, у нас есть две свободные комнатки. Если вы не побрезгуете нашей теснотой, можете переночевать.

Приказав внуку привязать лошадей студента и его слуги к дереву, старуха пригласила студента сесть, а затем, сославшись на преклонные года и болезнь, сказала, что рано ложится спать и за гостем поухаживает внук. Мальчику было лет четырнадцать-пятнадцать. Одежда у него была рваная, но сам он был необычайно красив.

Студент попробовал было втянуть мальчика в разговор, но тот был занят, раздувая огонь и заваривая чай, и откликался без особой охоты. Однако постепенно он стал отвечать на шутки студента, смеялся, и студент решил намекнуть ему на свое желание. Мальчик, словно ожидавший этого, сказал шепотом:

— Здесь мы слишком близко от комнаты бабушки. Когда пройдет снег, я приду к вам, господин, надеюсь, вы вознаградите меня.

Обрадованный студент вынул из шелкового кошеля яшмовые подвески и передал их мальчику, который взял их со стыдливым видом. Долго вели они нежные речи, пока наконец не ушли, закрыв за собой двери и захватив фонарь.

Студент и слуга, прислонившись к стене, от усталости незаметно для себя заснули. Когда же проснулись, то никакой хижины не было, они сидели под туей, посаженной на чьей-то могиле. Лисья шуба, соболья шапка, халат, штаны, туфли, чулки студента — все было снято с него до нитки. Голому в снегу было нестерпимо холодно. Обе лошади неизвестно куда делись. Хорошо еще, что не забрали одежду слуги, он снял с себя свою рваную шубейку и прикрыл ею наготу студента. В таком виде студент и пришел домой. Дома он солгал, что ему на пути встретились грабители.

Вскоре вернулись и лошади, знавшие дорогу к дому. Хвосты их и гривы были обрезаны, в седельном мешке лежала одежда и шапка студента, вывалянные в грязи. Ясно было, что грабители здесь ни при чем и на этой версии больше нельзя настаивать, тогда слуга рассказал, как было дело, и все поняли, что лисы посмеялись над человеком, навлекшим на себя позор своим легкомыслием.»

[1083. Заметка об обстоятельствах беспорядков, вспыхнувших в городе Санчжи.

1084. Видение Гуань-ди, перерезавшего дорогу повстанцам, бегущим от правительственных войск.

1085. Заметка о мятеже в Санчжи.

1086. Стихи, написанные неизвестно кем.

1087. Певичка, к которой пристает уродливый богач, выдает себя за лису-оборотня, чтобы избавиться от него.

1088. Небо карает дурного сына.]

(1089.) Прибывший из Кореи Чжэнь Сы-сян подарил мне две коробки с шахматными фигурками, выточенными самой природой, а не руками человека.

Он сказал, что черные шахматы — это осколки камней с морского берега, много лет омывавшиеся водами прилива, а белые — чистейший шпат, тоже обточенный морской водой, так что все это не диковина; но чтобы отыскать камешки нужной толщины, правильных очертаний, ровного цвета и блеска, копить их день за днем, месяц за месяцем, постепенно заменяя их все лучшими и лучшими, — на это необходимо много времени.

Я поставил шахматы в своем кабинете как изящную безделушку.

Впоследствии я подарил их главе палаты финансов Фаню. После смерти Фаня семья его распалась, и сейчас я не знаю, где же находятся эти шахматные фигурки.

[1090. Заметка, выражающая сомнение в правильности традиции, по которой Куньлунь считается священной горой.

1091. Небо карает смертью женщину, задумавшую отравить мужа и нечаянно погубившую сына.]

(1092.) Ян Хуай-тин рассказывал:

«В нашем уезде был один чиновник, который, после того как вышел в отставку, поселился в родном селе, запер двери и не интересовался делами внешнего мира, наслаждался радостями частной жизни и скорбел только о том, что у него нет потомства. На старости лет родился у него сын, которым он дорожил, как редкой драгоценностью. Когда сын его тяжело заболел, он узнал, что в горах Лаошань есть даос, обладающий даром провидения, и сам отправился к нему на поклон.

Даос сказал, улыбаясь:

— У вашего почтенного сына впереди еще столько незавершенных им дел, разве может он сейчас умереть?

И действительно, нашелся искусный врач и сын выздоровел.

Впоследствии этот сын своим себялюбием и расточительством довел семью до полного разорения, родным его пришлось мыкаться по свету в поисках средств к жизни, а дух Жоао голодал[611].

Обсуждая это, сельские жители говорили:

— Этот старик [за время службы чиновником] не заслуживал ни похвал, ни осуждений, за что же ему достался такой сын?»