Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

В Москве Кобенков возглавил Илья-Премию, пестующую молодых, через Фонд Сергея Филатова организовывал литературные вечера и выступления писателей. Последнее, чем Толя ревностно занимался, была подготовка Первого международного фестиваля русской книги в Баку, а по сути, Дней русской литературы в Азербайджане. В середине сентября 2006-го этот фестиваль состоится, но уже без Толи Кобенкова… Собранный им состав участников обеспечил успех мероприятия. Он очень этого хотел…

Сердечный приступ случился с ним около метро «Курская». Он возвращался с литературного вечера. Скорая помощь не смогла к нему приехать и за полчаса – это с Таганки-то! – из-за московских пробок. Если бы оставался в Иркутске, наверно, такого бы не случилось.

Толя никогда не болел профессиональной писательской болезнью зависти. Наоборот, радовался удачам коллег по цеху, помогал многим, в том числе и мне – например, напечатать снятую ижевской цензурой поэму «Кубик Рубика». А чем он не занимался, так это саморекламой, таким образом, плохо вписываясь в наступившие времена. И хотя его стихи регулярно печатали лучшие литературные журналы, боюсь, что далеко не все любители поэзии в полной мере отдают себе отчет, какого поэта-современника потеряли.

Достаточно внимательно (вслух) прочитать хотя бы одно стихотворение – вот, например, про библейского Иосифа:

Я обнял бы тебя, убаюкал бы враз, но сейчас
возникает пейзажик, и длит расстоянье меж нами
час Марии, младенца, пещерного сумрака – час
Вифлеемской звезды над бредущими к свету волхвами.

Я не боле, чем плотник, за срубом сработавший сруб,
назаретский босяк, с молодухой намыкавший горя,
рогоносец от Бога, на Бога имеющий зуб –
оттого что не голубь… Зачем, Гавриил, я не голубь?

Собирайся, Мария, наливай в свою грудь молоко,
желтой пяткой ударь в голубое ослиное брюхо!
И гора, и верблюд поскорее пройдут сквозь ушко
полустертой иглы, чем печаль через Богово Ухо:

авоэ-авоа… Вифлеем, коли можешь, прости
кровь твоих малышей… Как в прабабкиной песне поется,
авоэ-авоа… Я, конечно, могу их спасти,
а спасу Иисуса, Марию, себя, рогоносца…

Или вот это:

Оставленные, брошенные мной
давным-давно Татьяна и Галина,
пришедшие из жизни неземной,
земную жизнь пройдя наполовину,
окликнули меня издалека,
и я иду, шатаясь и сутулясь,
в ту нелюбовь, в которую строка,
намаявшись на холоде, уткнулась…
И странно знать, что я не позабыл
ни слова, ни полслова, даже – знака,
и помню тех, которых не любил,
сильней, чем тех, из-за которых плакал…

А в своей «Автоэпитафии» Толя себе все предсказал, как случается у настоящих поэтов, – он похоронен на Переделкинском кладбище у колодца «к виску наискосок», родника и дороги:

Автоэпитафия

Ничего не остается –
Только камни да песок,
Да соседство с тем колодцем,
Что к виску наискосок.

Никуда уже не деться –
Успокойся, помолчи…
Пусть дорога по-над сердцем
Рассыпающимся мчит, –

Хорошо бы к ней пробиться
Чем-то вроде родника –
Пусть и птица, и девица
Припадут к нему напиться…
Выпей мой зрачок, девица,
Чрез соломку червячка!..

Русаку и иудею,
Как русак и иудей,
Я взываю, как умею:
Влажной смертушкой моею
Свою грядочку залей…