Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

…Мы-то успели привыкнуть, а то и приспособиться к лицемерию застоя – нас и нынешний цинизм, порой изумляя, порой возмущая, все же не убивает – кожа заскорузла. А у русских мальчиков-восьмидесятников она была или обожжена Афганом (иногда до кости), или задубела на ветру первых «стрелок» и «разборок», или – у не участвовавших ни в том ни в другом – так и осталась слишком нежной. Слишком – для того, чтобы адаптироваться к безвременью корпоративного чекизма, к тусовочному распределению ценностей – в том числе и духовных, к планомерному снижению или уничтожению критериев.

Денис попробовал адаптироваться и даже ломался вместе с Временем. Спорил, ссорился, нарывался на скандалы. Пытался найти себе удобную нишу, как многие его более конформные сверстники. Ничего не получилось. И в последние годы своей жизни он резко разорвал с литературным кругом.

Его уже нельзя было представить, как в сборнике «Личное дело», под одной обложкой с Гандлевским, Кибировым, Приговым, Рубинштейном, Айзенбергом… Самый молодой и ранний из них, Денис стал настаивать, что он – не из них. Так и оказалось.

Он никогда не шел на поводу у литературной моды, не «интересничал», не эпатировал ради эпатажа, не хотел казаться сложнее себя. И поэтому звук у него – чистый. А еще – глубокий. Тот самый баритон, который очень подходит для неосуществленной сейчас настоящей гражданской лирики.

Критики и читатели ждали «красивого, двадцатидвухлетнего». А он был. Вот этот самый – светловолосый, с черными бровями, длинноногий, остроумный – Денис Новиков. Но его проморгали. Не до того было? Так зачем же тогда устраивать плач Ярославны на кладбищенской стене советской литературы?

Когда Новиков был совсем молодым, о нем говорили, его хвалили – как же, такой маленький, а пишет совсем как большой. Но стоило Денису вместе со стихами вырасти – говорить перестали.

Любопытно, куда девается интерес к молодым поэтам, когда они становятся зрелыми и действительно – поэтами. Переходит на новых молодых? И потом с ними произойдет то же самое?

Я и на себе испытал нечто подобное, но, имея прививку совковой раздвоенности, успокоился пушкинской формулой «пишу для себя, печатаюсь для денег». А Денис, все поставивший на кон, почувствовал безысходность. Причем не только для себя.

Еще в 1992-м, когда, смиренно перенося шокотерапию, большинство обольщалось радужными перспективами, Новиков написал лишенное иллюзий стихотворение «Россия»…

Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зеленым хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка – пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
‹…›
Подумаем лучше о наших делах:
налево – Мамона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.

Я знал Дениса с его семнадцати лет. Как-то пытался помочь ему вписаться в окружающую действительность: устроил на работу в свой литературный отдел в «Крестьянке», чуть позже в перестроечном «Огоньке», потом – «Русская виза», бесславно скончавшаяся. Попытался притащить за собой в «Новую», порекомендовал для участия в Европейском фестивале поэзии в Бельгии… (Больше, увы, ничем помочь не смог.)

Позднее Европа сыграла свою роль в жизни Дениса. Он влюбился в англичанку Эмили (ей посвящен большой цикл стихов), выучил английский и практически эмигрировал. Пытался взаимодействовать с другой, лондонской, жизнью, что-то делал для Би-би-си. Но – не сложилось. Хотя «за бугром» его успел заметить и благословить Иосиф Бродский, написавший послесловие к книге стихов Новикова. А потом появилась другая англичанка, родившая ему дочь…

И все-таки Денис вернулся. Но на родине почувствовал, до какой степени нигде и никому не нужен. Кроме ждавшей его все годы девушки Юли, ставшей вскоре его женой. С ней он и делил одиночество, падал внутрь себя – это самый рискованный прыжок, доступный человеку. Но ведь такому сильному, распирающему изнутри дару необходимо эхо. Однако вместо него он испытал на себе другой физический феномен:

Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.