Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Полевой кое-что напутал. Королёв «прочёл эту повесть за одну ночь» только потому, что самого Полевого прищучила цензура, а я лишь помог ему выпутаться (см. записную книжку № 25). «Нашёл время дать автору советы» (и очень дельные советы!) Сергей Павлович гораздо позднее, когда повесть вышла летом 1964 года в издательстве «Советская Россия» отдельной книжкой. В странах народной демократии какие-то газеты что-то переводили и печатали, но ни о каком «солидном буржуазном издательстве» мне неизвестно. После такого «укора» в «Правде», равносильного тогда приказу, начали спешно «радоваться» и «приветствовать» меня «Известия», «Литературка», «Сов. культура», журнал «Вопросы литературы» (в просторечии — «Вопли») и даже «сам» журнал «Коммунист». Потом меня с ходу приняли в Союз писателей. На «Мосфильме» затеяли снимать кино по этой повести, но это отдельная история…

* * *

Поехал в Мозжинку на дачу к Ландау[127]. Хочу расспросить его о Капице, которому 8 июля исполнится 70 лет.

Я не видел его после катастрофы, и он произвёл на меня очень тяжёлое впечатление. Большая продолговатая голова в венце седых всклокоченных волос. Глаза смотрят с болью и как-то косо. Левая рука сведена, правая — вяла и безжизненна. Он лежал в комнате, сумрачной от деревьев, подступавших к самым окнам. Вокруг высокой кровати шли крепко ввинченные в стены металлические держалки, как в балетном классе.

При Льве Давидовиче находилась санитарка Таня — рыхловатая курносая девушка. Забавно, но она хорошо знакома со многими академиками, живо интересовалась, сколько лет исполняется Капице, вспоминала, как Александров[128] приезжал в Институт физических проблем, с гордостью говорила о том, что Померанчука[129] избрали в академики. Она даже знает, что греческая буква «пси» применяется в формулах квантовой механики. Я говорю ей:

— Таня, вот Лев Давидович поправится, и поступайте на физфак сразу в аспирантуру…

Ландау смеётся, но я вижу, что ему плохо. Я не привык интервьюировать людей, страдающих физически, но Майя[130], видя, что я порываюсь уйти, просит:

— Даунька, ну расскажи ещё что-нибудь о Капице…

Конкордия Терентьевна и Лев Давидович Ландау.

Он говорил со мной безо всякого раздражения, даже с охотой, но односложно и нечленораздельно.

Мне показалось, что ему неловко демонстрировать свое страдание передо мной, он не хочет, чтобы видели его немощь, а терпит меня потому, что помнит: я видел его и другим, до катастрофы. Иногда по лицу его пробегала гримаса боли, взгляд делался несносным и, судорожно глотнув, он замолкал.

Трудно сказать, насколько пострадала его память. Но жалуется он на неё часто:

— Когда вы познакомились с Капицей?

— Не помню…

— В Англии вы виделись с ним?

— Не помню…

— Бывали вы в лаборатории Капицы?

— Кажется, никогда не бывал… Не помню… Я не умею делать умный вид, если ничего не понимаю…

— Помните моего приятеля Игоря Квашу, актёра? Он всё приставал к вам на пляже в Коктебеле…

— Фамилию помню, а лицо забыл…

* * *

Кора[131] рассказала, что Льва Давидовича мучают сейчас боли в мизинце на ноге. Во время катастрофы тазовая кость раскололась на три части и защемила нерв ноги. Искали место защемления, не нашли, ампутировать палец или убивать в нём нерв — боятся, а он мучается…

Когда 7 января 1962 года на Дмитровском шоссе по дороге в Дубну в маленький «Москвич» врезался грузовик, все знали, что «Дау» — как звали его физики всего мира — спасти нельзя. Но его спасли врачи и физики, организовавшие круглосуточное дежурство в больнице, достававшие уникальные лекарства. Кора ждёт от физиков тех же забот, но она не может понять, что их благородный порыв испарился за 2,5 года, что это был именно порыв, то есть нечто непродолжительное по самой своей природе. Настроение у «Дау» ужасное. Говорит Тане, что в Мозжинку его «сослали», Майе цитирует Плутарха: «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас»…

* * *