Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Нас воспитывала гувернантка-эстонка. Она быстро научила нас говорить по-немецки. Это очень важно, потому что языком науки был тогда немецкий язык. А меня уже серьёзно заинтересовала наука и мне хотелось поскорее поступить в вуз. Я просил педсовет разрешить мне «перескочить» через класс, а ещё через несколько месяцев снова через класс. Меня поддержал инспектор гимназии, и я окончил школу в 15 лет в 1919 году. Решил поступать в Технологический институт, но мне сказали: «Мы вас принять не сможем, потому что вам нет 16 лет». Год я проработал в Виндаве, в мастерских телеграфа Рыбинской железной дороги.

Помню вечер, на котором выступали Блок, Гумилёв и другие знаменитые поэты. В 1921 году отец был одним из литераторов, который пытался спасти Гумилёва, привлекал к этому делу Горького. В 1922 году Дом литераторов[150] прекратил своё существование. Тогда же интеллигенцию стали высылать из Петрограда. Отец уехал в Ригу, работал в редакции русской газеты «Сегодня».

В 1920 году я поступил в Политехнический институт на электромеханический факультет. Мать из Берлина присылала мне деньги, помогала учиться. Вскоре я понял, что самое интересное, это не электротехника, а физика. Лекции по физике нам читал Иоффе, а второму «потоку» — Скобельцын, отец будущего академика, один из основателей Политеха, читал замечательно! Зимой здание института не отапливалось, мы сидели в пальто, в валенках, а Иоффе читал лекции в строгом чёрном костюме. Иоффе организовал физико-механический факультет, куда я и перешёл в середине учебного года. Трамваи не ходили, до института мне приходилось идти 8 км. В институте я познакомился с Семёновым, который вёл у нас упражнения по физике. Важнейшее событие моей жизни произошло, когда окончился первый учебный год — весной 1921 года. Семёнов сказал мне: «Зайдите ко мне…» Я зашёл к нему домой. Мы вышли погулять в парк, сели на скамейку, и Семёнов говорит:

— Иоффе организует Физико-технический институт. Там будет моя лаборатория. Я предлагаю вам войти в мою лабораторию…

Это был самый счастливый день в моей жизни! Кроме меня он пригласил Александра Филипповича Вальтера и Виктора Николаевича Кондратьева. В здании Политеха нам дали комнату, которую мы сами превращали в лабораторию. У нас была печка, надо было дрова заготовлять. Работу мы совмещали с учёбой. Я предпринял попытку измерить магнитные моменты атомов металлов, но немцы нас тут опередили. Мы работали с Кондратьевым иногда допоздна, спали прямо на лабораторных столах. Потом закончился ремонт приюта, в котором должен был разместиться Физтех (рядом с Политехом) и мы туда переехали…

— В 1928 году, возвращаясь из Англии, я удивился, как легкомысленно немцы относятся к Гитлеру. Я понял, что надо заниматься взрывчатыми веществами и вообще оборонными проблемами. Семёнов меня поддержал. В 1931 году он в Ленинграде выделился в самостоятельный Институт химфизики. Прекрасное здание, дворцовая мебель. Я занимался процессами детонации и динамики взрыва, поведением вещества при высоких давлениях. Я обнаружил (и это одно из самых важных вещей, которые мне удалось сделать) тот предельный размер, при котором успеет возникнуть реакция до того, как вещество разлетится. В Германии как раз случилась тогда страшная катастрофа: взорвались удобрения, находящиеся в большом объеме. Потом то же случилось в Чили, у нас в Сасово. Эти взрывы объясняются моей теорией…

— По поводу атомной бомбы Семёнов написал письмо в научно-техническое управление Наркомата нефтяной промышленности, в котором изложил принцип её действия ещё в 1940 году. Дубовицкий[151] отвозил это письмо в Наркомат…

Николай Николаевич Семенов.

В дальнейшем Семёнов принимал активное участие в ядерных делах.

Он бывал на полигоне, вместе с Гольданским сделал работу по одному из типов реакторов, Михаил Александрович Садовский руководил в его институте лабораторией по методике измерения ядерного взрыва. Поразительна интуиция Семёнова! До 1939 года, до открытия деления урана, он что-то чувствовал, утверждал, что ядерный взрыв возможен.

В эвакуации в Казани Семёнов получил письмо с просьбой приехать в Москву. НН взял меня и Зельдовича. В Москве меня прикомандировали к НИИ-6 на окраине Москвы. Институт этот подчинялся Наркомату боеприпасов. Я продолжал заниматься ВВ[152].

Руководителя атомного проекта выбирал нарком высшей школы Кафтанов. Он пригласил к себе группу академиков на обсуждение кандидатуры. Рассматривались кандидатуры Вернадского, Хлопина, Иоффе, Капицы. Иоффе предложил Кафтанову Курчатова. Сталин одобрил эту кандидатуру[153].

Однажды в 1943 году мне позвонил Курчатов и предложил встретиться. Мы встретились. Он говорит:

— Будут разворачиваться исследования по созданию ядерного оружия. Предлагаю вам заняться атомной бомбой.

— Сейчас нельзя отвлекаться от работ на войну, — возразил я. — Я согласен, но мне надо закончить свои дела…

Тогда же была организована знаменитая «Лаборатория № 2».