Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Мы с Зельдовичем ещё до войны занимались теорией процессов, происходящих при ядерном взрыве. В последней работе, которую мы сделали перед войной, мы грубо оценили, что 10 кг урана-235 достаточно для критической массы. Мы ошиблись в 5 раз! Но эта ошибка вселяла в нас уверенность: не столь уж много!

Было два пути создания атомной бомбы:

1. Обжатие полусфер ядерного заряда с помощью взрыва ВВ.

2. Некая пушка, которая выстреливала бы одну полусферу, а другая была бы её мишенью.

Американцы тогда писали, что бомбы можно сделать на основе эка-осмия и что этого эка-осмия (элемент № 94) понадобится всего 12 кг. К тому моменту, когда мы с Зельдовичем могли целиком заняться А-бомбой, уже была получена[154] достаточно детальная информация о её конструкции. Но что там верно, а что неверно? Не есть ли это дезинформация? Вместе с Курчатовым решили всё обсчитать и провести опыты по исследованию реальных давлений в американской схеме. В 1945-м бомбы взорвали. Система их выглядела разумной, но всё-таки надо было всё проверить. Вениамин Аронович Цукерман предложил оригинальный способ мгновенной съёмки в рентгеновских лучах. В Москве работал Институт автоматики. Руководил им Духов[155], а главным конструктором был Аркадий Адамович Бриш. Затем Бриш стал сотрудником Цукермана и вместе они, обогнав американцев, сделали инициатор нейтронов.

Фукс[156] несколько ускорил наши работы. Мы шли по пути создания более компактных систем, Фукс сэкономил нам примерно год трудов. Первая наша атомная бомба была копией американской. Бомбу сделали здесь, в Арзамасе-16, на заводе, которым руководил Анатолий Яковлевич Мальский. Первую бомбу везли в разобранном виде. Собирали её уже на полигоне, но тренировки по сборке проходили здесь. Мы тут много бомб взорвали без плутония, пока отвезли одну на полигон.

Плутонием занимался Андрей Анатольевич Бочвар, которому Курчатов выделил институт. Бочвар долго упирался, не хотел переходить на плутоний. Он был крупным специалистом по алюминию. Мы были заказчиками, получали уже готовые детали из плутония. Плутоний очень ядовит и требует осторожного с ним обращения. Сотрудники Радиевого института занимались реакторами для производства плутония. Реактор мог наработать гораздо больше плутония, чем нам требовалось. На всякий случай. Чтобы повысить вероятность полноценного взрыва. Тогда мы могли сделать несколько бомб в год. Ещё в 1937 году я выдвинул идею центрофугального разделения изотопов, и этот метод стал основным. Разделением изотопов урана занимались физик Исаак Константинович Кикоин и математик Сергей Львович Соболев. Наше дело — разработка ядерного заряда, автоматика, температурные испытания, вибростенд. Я, Павел Михайлович Зернов, Яков Борисович Зельдович, Кирилл Иванович Щёлкин, наш главный математик Николай Александрович Дмитриев ездили на завод в Челябинск-40 и наблюдали за изготовлением деталей из плутония. Большой труд вложил в бомбу Самуил Борисович Кормер. Помню, как Борис Львович Ванников — человек массивный — подходил к заряду, и появлялись отраженные им нейтроны. Был момент, когда нам с Зельдовичем показалось, что критичность наступает несколько раньше, чем мы ожидали. Но потом разобрались и «наш испуг остался между нами».

А-бомбу курировал Берия. Руководителям атомного проекта он заготовил «дублёров», которые должны были продолжать работу после того, как нас посадят или расстреляют. У нас с Курчатовым тоже был «заместитель» — академик Алексей Антонович Ильюшин, механик, Лаврентьев тоже рассматривался, как потенциальный «дублёр»[157]. Нас охраняли 12 человек, они менялись парами каждые 2–3 года. Один подполковник, остальные — майоры и капитаны. Помню их. Трофимов Владимир Гаврилович, Банщиков Николай Фёдорович, Ильинский Александр Петрович. Всех их называли «Фёдоровичи». Люди очень разные. Дружбы между ними не было.

При всей мрачности этой фигуры, Берия был всегда очень внимателен к моим просьбам, внимательно выслушивал меня на разных заседаниях и вообще подходил к делу разумно. Помню, заговорили о том, кто будет командовать на полигоне. «По-моему, командовать должен Игорь Васильевич», — сказал Берия.

Я не помню когда точно, но на самом последнем этапе перед испытаниями мы докладывали о готовности Сталину. После моего выступления Сталин спросил:

— Нельзя ли вместо одной бомбы сделать две, пусть более слабых?

— Нельзя, — ответил я. — Технически это нереально.

Вообще-то говоря, можно, но времени не было, надо было поскорее взорвать. Курчатов тогда промолчал. Детального разговора со Сталиным не было.