Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Для наших близких подруг мы были Оди и Мюриэл, безо всяких определений. Для других наших подруг мы были лишь очередной парой влюбленных молоденьких лесбиянок, может, чуть более странных, чем другие – мы вечно слонялись с блокнотами под мышкой. Для завсегдатаев «Колонии» и «Свинга» мы были кики, потому что не играли никаких ролей. А для самых борзых в «Бэге» мы были чудачками, которые отлично друг другу подходили, потому что Мюриэл сумасшедшая, а я Черная.

В то же самое время мы с Мюриэл собирали книжные полки, устраивали сеансы совместного письма и завели двух худосочных Черных котят, Сумасшедшую Леди и Страшилу Лу.

Мюриэл была денди во всём, что касалось одежды. Как и всё остальное с ней связанное, одежда должна была соответствовать какой-то тайной инструкции в ее голове, иначе Мюриэл не решалась выйти из дома. То, чего ее внутренние правила не касались, считалось неважным. В остальном же эти правила Мюриэл были непоколебимы и неизменны, их можно было понять, только столкнувшись с ними. Мне потребовалось время, чтобы узнать, в чём они заключаются.

В Стэмфорде я ходила на работу в старых штанах и мужских рубашках. Перед Днем благодарения купила немного вельвета, и мать Джинджер помогла мне сшить выходную юбку. В Мексике я носила широкие деревенские юбки и блузы, которыми в изобилии торговали в Куэрнаваке. Теперь у меня была приличная одежда для библиотеки: два сменных комплекта – юбки, свитеры и две блузки на теплую погоду. Для работы я завела пару обуви и яркий шерстяной костюм, перешитый из пальто – его мне одолжила сестра на отцовские похороны. Чулки я не надевала, поэтому, ожидая автобус на ледяном ветру Ист-Бродвея, мечтала о спасительной защите комбинезона или бриджей для верховой езды.

Вещей для настоящей жизни у меня было маловато, но с добавлением экстравагантного гардероба Мюриэл мы получили довольно приличный набор нарядов, подобающих молодым лесбиянкам. Я в основном носила синие или черные рабочие штаны, которые все чаще стали называть джинсами. Обожала бриджи наездницы, которые мне подарила Мюриэл, и они стали моей любимой одеждой – моей униформой вместе с хлопковой рубашкой, обычно полосатой.

Мюриэл зимой надевала свои брюки азартного игрока, а в теплую погоду предпочитала шорты-бермуды и гольфы, обычно черные. Зимний шик предполагал синие водолазки из военторга, и мы их обычно носили до поздней весны, когда отправлялись туда, где работает кондиционер. Мне нравились ощущение надежной темно-синей шерсти на коже и свобода повседневной одежды. К тому же всегда было приятно, что в этих свитерах моя грудь казалась меньше.

Помимо военторговских магазинов, которые стали для нас настоящей страстью, мы в основном покупали всё в лавке «Сделка Джона». Каждая из нас считала нравственным жить одновременно бедно и хорошо, и это требовало стараний и изобретательности, а также зоркого глаза, способного приметить выгодные предложения. Когда у Джона ничего не находилось, воскресным утром мы всегда могли отправиться по магазинчикам на Ривингтон и Орчард. В переулках около общественного рынка на Эссекс торговали своей продукцией мужчины в ермолках. Кроссовки с распродажи по два доллара без двух центов или однотонные свитшоты по девяносто девять центов – вот какими находками стоило хвастаться.

Мы вместе переизобретали мир. Мюриэл открыла мне массу новых возможностей, сравнимых с наследием Евдоры, с ее печальными и смешливыми глазами и спокойным смехом. Я научилась у Евдоры вести дела, гордиться тем, что я лесбиянка, любить и выживать, будто рассказываешь историю, да еще и талантливо. С Мюриэл же мы усваивали всё вместе, будто готовя на пару уроки.

Думая о времени с Мюриэл, я вспоминаю наши взаимные уверения, ощущение общего укрытия от шторма и чудо, которое отчасти порождала магия, а отчасти – тяжкий труд. Я всегда чувствовала, что это утро, эта жизнь могут длиться вечность. Я помню изгиб пальца Мюриэл, ее глубокие глаза и запах маслянистой кожи. Запах базилика. Я помню открытость того, как мы любили, – по этой мерке я потом сверяла каждую новую историю, которая звалась любовью; с годами я стала считать эту открытость справедливейшим взаимным требованием между любящими.

Мы с Мюриэл любили друг друга нежно, долго и хорошо, но некому было нам сказать, что стоит направить этот пыл и еще на какие-нибудь полезные дела.