Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Я хотела, чтобы было иначе. Мюриэл хотела, чтобы было иначе. Линн хотела, чтобы было иначе. По крайней мере, в тех областях, в которых мы осознанно соприкасались. Но отчего-то не получалось – правда, ни я, ни Мюриэл не хотели этого замечать, не осознавали несправедливости расклада. У нас с ней были мы, а у Линн – лишь по кусочку от каждой из нас, и она была с нами по допущению.

Мы этого не видели, не могли сформулировать и поняли только потом, хотя постоянно анализировали и расписывали устройство общего житья. А когда поняли, было уже поздно – по крайней мере, поздно экспериментировать с претворением нашего видения в жизнь.

Мы с Мюриэл уверяли, что любовь – добровольное обязательство, а сами раз за разом вытанцовывали старую хореографию и следовали ей лихорадочно, хотя никогда осознанно не учили. Мы хорошо вытвердили ее на кухнях у своих матерей, властных женщин, которые никого не отпускали просто так. В этих теплых зонах выживания любовь была всего лишь очередным именем контроля, хоть и объявленным открыто.

Как-то в начале августа мы с Мюриэл вернулись воскресным вечером из «Лорелс» и увидели, что Линн ушла. Ее рюкзак и коробки с сувенирами из разных жизней исчезли. Посреди кухонного стола лежал касселевский немецкий словарь Мюриэл, в котором хранились все наши сбережения, на тот момент девяносто долларов. Теперь же он был открыт, и страницы его опустели.

Потеря девяноста долларов – целого состояния – стала для нас существенной. Соседка пропала, ключи пропали, сбережения пропали. Куда значительнее была потеря мечты.

Даже много лет спустя Линн так и не смогла объяснить, почему так поступила.

28

Той осенью мы с Мюриэл записались на курс современной американской поэзии в Новой школе, а я – еще и к психотерапевту. Были моменты, которых я не понимала, и вещи, которых не хотела чувствовать, например, ослепляющие головные боли, что иногда накрывали меня волной.

Я редко говорила. Писала, мечтала, но почти никогда не разговаривала, разве только отвечала на прямые вопросы или сама давала указания. Чем дольше мы с Мюриэл жили вместе, тем острее я стала это замечать.

Моей главной функцией в разговорах с Реей и многими другими знакомыми было слушание. Большинство людей не имеют возможности говорить так много, как им хочется, а я старательно внимала и действительно интересовалась тем, что их заботило. (Могла эти знания припрятать, как белочка орешек, а потом наедине с собой изучать их жизни и узнавать что-то о самой себе.)

С Мюриэл мы в основном общались интуитивно, не оканчивая фраз. В библиотеках должно быть тихо, поэтому на работе я тоже особо рта не раскрывала – только показывала, где найти нужную книгу, и читала детям. Последнее отлично получалось и очень мне нравилось. Казалось, будто я наизусть декламирую те бесконечные стихи, что постоянно заучивала в детстве и потом читала самой себе и любому, кто готов был слушать. Такой у меня был способ общения. Чтобы выразить чувства, я рассказывала стихотворения. Когда заученные стихи перестали отвечать моим потребностям, я начала писать свои.

А еще я мечтала вернуться в колледж. Курс в Новой школе казался мне очень странным, и сама идея подобных штудий была чужда. Как-то же прожила я без этих знаний в старшей школе, и никто даже не заметил. В колледж я поступила в уверенности, что люди учатся осмотически, просто впитывая всё вокруг и внимательно концентрируясь на том, что говорят другие. Точно так же, как я выживала дома.

Бросив колледж, я убеждала себя: мол, один год уже делает меня более образованной, чем среднестатистическую Черную женщину, так что я в любом случае на шаг впереди. Но когда Мюриэл переехала в Нью-Йорк, я поняла, что еще долго не вернусь в Мексику, и захотела получить диплом. Каково это – искать работу, будучи неквалифицированной Черной женщиной, я знала не понаслышке. И хотя в библиотеке было приятно, я надеялась, что однажды перестану выполнять чужие распоряжения. Больше всего я хотела стать достаточно свободной, чтобы знать и делать то, что мне нужно. Я хотела не трястись от злости и не плакать от бешенства. Ну, и городские колледжи тогда еще были бесплатными.

К психотерапевту я пошла в годовщину нашей первой встречи с Мюриэл.

На День благодарения мы устроили праздничный пир и пригласили Сюзи и Сис. Так как даже со студенческой скидкой психотерапия требовала затрат, а у нас был лишь один источник дохода на двоих, денег стало еще меньше. За день до Дня благодарения я взяла свою почтальонскую сумку, а Мюриэл надела самую просторную куртку, и мы отправились через город в А&P рядом с круглосуточным ресторанчиком Джима Аткинса в Виллидж. Вернулись с небольшим петушком, килограммом грибов, коробкой риса и спаржей. Заполучить спаржу было труднее всего, и некоторые стебли поломались оттого, что Мюриэл впопыхах совала их за пояс. Но мы умудрились стянуть всё без промашек и слежки и домой шли довольные, насвистывая.