Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

А еще у них вечно не хватало еды. В тот вечер ради праздника Никки и Джоан поставили в углу огромной, с высокими потолками, гостиной нарядно накрытый стол. На старой льняной скатерти, доставшейся Никки от матери, ярко-красной пуансеттией рдели вырезанные из фетра салфетки, а на них – маленькие чашечки с картофельными чипсами, крендельками, крекерами и сырами, миска сметанно-лукового соуса из готовой смеси для лукового супа «Липтон» и крохотные баночки красной икры в ярко-зеленых передничках. Еще были блюдца с оливками, сельдереем и соленьями по краям стола, и по углам квартиры стояли корзиночки с разными орехами. Я же только и думала, что о сосисках в тесте, жареных куриных крыльях, картофельном салате и горячем кукурузном хлебе с последней вечеринки у Джерри с подругами, – и ведь понятно, что дело не в деньгах: красная икра куда дороже курицы.

Атмосфера в комнате была мрачноватая. В основном женщины сидели тесными кучками и тихонько общались, в воздухе висел звук умеренности – густой и тяжелый, как дым. Никто не смеялся, хотя я всегда считала, что вечеринки должны быть веселыми, даже если сама их такими не находила и никогда не знала, что сказать. Пришлось заняться изучением книжных полок.

Мюриэл общалась с легкостью. Казалось, она попала в свою стихию, и ее мягкий голос и ускользающие смешки раздавались то там, то сям, пока она прохаживалась по дому с сигаретой и бутылкой пива в руке. Я всё разглядывала книги, ощущая свою неловкость и явное одиночество. Пэт, подруга Никки по газете, подошла и заговорила со мной. Я слушала ее с благодарностью и большим облегчением.

Мы с Мюриэл ушли вскоре после полуночи – рука об руку до метро на Сентрал-Парк-Уэст. Было приятно выйти на зябкий морозный воздух, и даже усталость была приятна. Мы весело шагали по пустым улицам, болтали о всяких глупостях и смеялись, шутили о своих подругах из верхнего Манхэттена, что пьют сухое вино. Из нарядно подсвеченных, по-праздничному распахнутых окон периодически дудели рожки.

В свежей пощипывающей зимней ночи, рядом с Мюриэл, внутри меня разливалось что-то мощное, многообещающее, наполняя волнением и радостью. Я думала о других новогодних ночах, которые провела одна или болтаясь на Таймс-сквер. Какая удача, какая благодать.

Я сжала руку Мюриэл – и она отозвалась крепким пожатием. Я была влюблена, начинался новый год, и будущее имело форму восходящей звезды. Ровно год назад, на Седьмой улице, мы закрыли за Реей дверь, выключили огонь под кофейником на плите и легли вместе, сердце к сердцу. Настала наша первая годовщина.

Мы пришли домой и как следует отметили, пока восход не запел под ритм наших тел, нашего тепла.

Когда мы встали, Мюриэл сделала огромную кастрюлю «скачущего Джона», риса с коровьим горохом, – готовить это блюдо она выучилась у Лиона, филадельфийского друга Сюзи, и очень им гордилась. Я смеялась, глядя, как она важно вышагивает по кухне, вся разрумянившаяся, размахивает деревянной поварешкой и ликует, что еда вышла как раз такой, как надо, не переварилась.

Вечерело, к нам заходили подруги, мы желали друг другу радости и ели, ели. Иные с похмелья, иные в депрессии, иные просто сонные после целой ночи празднеств и удрученные мыслями о завтрашней работе. Но все соглашались, что «скачущий Джон» в кастрюльке у Мюриэл был лучшим, который нам доводилось пробовать, и в новом году у каждой всё будет супер.

Никки и Джоан ушли последними. После этого мы с Мюриэл оставили тарелки и кастрюльки отмокать в крытой части раковины, забрались в постель со своими блокнотами и стали писать новогодние миниатюрки. Мюриэл выбрала сюжет «Человек из края, где никто не живет». Закончив, обменялись блокнотами и прочли тексты друг друга, чтобы перейти к следующей теме.

Вот что она написала:

1955 год

Оди

Я
Нашла новую работу
Пошла к психотерапевту
Отправила стихи
Возвращается в колледж
НИЧЕГО!

Я глядела на страницу молча, будто меня обдали ледяной водой. Взяла ее руку. Мюриэл тихо лежала, вся холодная, и не двигалась. Я не знала, что ей сказать. Сама мысль о том, что кто-то может сравнить себя со мной – не свою пользу, – потрясала. Но то, что так думала моя возлюбленная Мюриэл, ужасало.

Я думала, что наша жизнь – это совместное исследование, движение сквозь силу нашей любви. Но читая и перечитывая резкий очерк в ее блокноте, я понимала: Мюриэл воспринимает совместное становление через призму моих достижений, которые лишь подчеркивают ее несостоятельность. Наши триумфы не были общими, гласили неотвратимые фразы в блокноте, и ни я, ни моя любовь никак не могли защитить ее от того, что подразумевалось под этой правдой – какой ее видела Мюриэл.

29

Один из уикендов 1956 года, вечер, вход в «Багатель», три низкие ступеньки вниз. Была там еще одна дверь, которую охранял вышибала якобы затем, чтобы гетеромужчины не вламывались поглазеть на «лесби», на деле же – чтобы отсечь женщин, считавшихся «нежелательными». И слишком часто «нежелательные» означало «Черные».