Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

– Видишь, вот и всё. Не так уж страшно, правда? – она ободряюще похлопала меня по дрожащему бедру. – Всё готово. Теперь одевайся. И прокладку подсунь, – предупредила она, стягивая резиновые перчатки. – Через несколько часов пойдет кровь, тогда надо будет прилечь. Перчатки тебе вернуть?

Я покачала головой и отдала ей деньги. Она поблагодарила.

– Со скидкой, потому что ты подруга Энн, – улыбнулась миссис Муньос и помогла мне надеть пальто. – Через сутки в это время всё уже будет позади. Если вдруг проблемы какие-то – звони. Но не должно ничего быть, только боль как при месячных.

Я вышла на Западной 4-й улице и купила за восемьдесят центов бутылку абрикосового бренди. Был канун моего восемнадцатого дня рождения, и я решила отпраздновать избавление. Всё, что от меня требовалось теперь, – испытать боль.

Пока медлительный субботний поезд, делавший все остановки, вез меня в мою меблированную комнату на Брайтон-Бич, начал ныть живот, и спазмы постепенно усиливались. Всё теперь будет хорошо, уговаривала я себя, слегка наклонившись вперед. Мне бы только пережить эти сутки. Я смогу. Она сказала: никаких рисков. Худшее позади, и, если что-то пойдет не так, я всегда могу обратиться в больницу. Скажу, что не в курсе, как ее звали, и что меня на место привели с завязанными глазами, чтобы я не узнала адреса.

Больше всего меня пугали размышления о том, насколько сильной будет боль. Я не думала, что могу умереть от потери крови или проколотой матки. Ужас вселяла только боль.

В вагоне метро почти никого не было.

Предыдущей весной примерно в это время как-то субботним утром я проснулась в материнском доме и почувствовала запах бекона, который жарили на кухне. И тут же поняла, когда открыла глаза, что сон, который мне снился о том, как я рожаю девочку, был лишь сном. Я подскочила в кровати, глядя в окошко, выходящее на вентиляционную шахту, и плакала, плакала, плакала от разочарования, пока мать не вошла узнать, что случилось.

Поезд выехал из тоннеля над бесцветным краем южного Бруклина. Шпиль аттракциона «Прыжок с парашютом» в Кони-Айленде и гигантский серый газовый резервуар выделялись на свинцовом горизонте.

Я позволила себе испытывать сожаление.

В ту ночь около восьми вечера я уже лежала, свернувшись клубком, на кровати и пыталась отвлечь себя от режущей боли внизу живота, размышляя, не покрасить ли волосы в угольно-черный.

Я и помыслить не могла о том, как сильно рисковала. Но собственная смелость меня поражала. Я смогла. Оно оказалось даже более мощным, чем уход из дома, – это свершение, от которого у меня раздирало нутро и умереть от которого я могла, но не собиралась. Это свершение было переходом от безопасности к самосохранению. Выбор между видами боли. В этом и заключается жизнь. Я держалась за эту мысль и старалась чувствовать одну лишь гордость.

Я не сдалась. Я не пялилась тупо в потолок, не выжидала, пока станет слишком поздно. Им меня не одолеть.

Кто-то постучал в выходящую в проулок калитку, и я выглянула в окно. Моя школьная подруга Блоссом уговорила одну из наших учительниц отвезти ее ко мне, чтобы проверить, всё ли «окей», а заодно подарить мне бутылку персикового бренди на день рождения. Я с ней делилась своей бедой в поисках совета, и та советовала не делать аборт, а оставить ребенка. Я не стала ее огорчать и рассказывать, что для Черных младенцев приемных родителей не найти. Таких детей либо оставляли в своих семьях, либо бросали, либо «отказывались» от них. Но никто их не брал. Тем не менее я поняла, как сильно она волновалась, раз отправилась из Квинса в Манхэттен, а потом на Брайтон-Бич.

Это меня тронуло.

Мы говорили о всякой чепухе. Лишь бы не о том, что творилось у меня внутри. Пережить этот мой секрет можно было только в одиночестве. Я чувствовала: они благодарны за то, что я не делюсь подробностями.

– Ты точно будешь в порядке? – спросила Блосс. Я кивнула.

Мисс Берман предложила прогуляться по променаду в морозном мраке февраля. Луны не было видно. Прогулка помогла, как и бренди. Но когда мы вернулись в мою комнату, я уже не могла сосредоточиться на разговоре. Слишком отвлекала боль, глодавшая мой живот.

– Хочешь, чтобы мы ушли? – спросила Блосс со своей всегдашней прямотой. Мисс Берман, сочувствующая, но строгая, молча стояла в проходе и разглядывала постеры у меня на стенах. Я благодарно кивнула. Уходя, мисс Берман одолжила мне пять долларов.

Остаток ночи я прошаталась взад-вперед по коридору из своей комнаты в ванную, сложившись пополам от боли, наблюдая, как кровавые сгустки вываливаются из моего тела в унитаз, и размышляя, в порядке я или нет. Никогда не видела, чтобы из меня выпадали такие огромные красные комья. Было жутко. Я боялась, что до смерти истеку кровью в общей уборной на Брайтон-Бич среди ночи в канун своего восемнадцатилетия, пока сумасшедшая старушка, что живет дальше по коридору, неустанно бормочет во сне. Но нет, всё обойдется. Всё закончится, и я буду в безопасности.

Я увидела, как в унитаз шлепнулся комок сероватой слизи, и решила, что это, наверное, и есть эмбрион.