Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Незадолго до Рождества я нашла подработку через свой колледж – у доктора, по вечерам. Так я смогла выкупить заложенную печатную машинку, и мне даже хватало времени пострадать. Я долго гуляла по зимнему пляжу. Кони-Айленд был всего в миле, и теперь, когда аттракционы и будки закрылись, променад стал прекрасным и тихим, под стать моим нуждам. Я не могла ходить в кино, хотя и любила фильмы, потому что вокруг вечно толклись парочки и компании, и это подчеркивало мое одиночество настолько, что, казалось, сердце разорвется, если это ощущение хотя быть чуточку усилится.

Однажды ночью мне не спалось, и я пошла побродить по пляжу. Было полнолуние, час прилива. Гребень каждой мелкой волны вместо пенной белой шапки венчала флюоресцентная корона. Граница меж морем и небом затянута вуалью, углы зеленого пламени оседлали ночь, линию за линией, пока вся тьма не рассыпалась мерцающими рубчиками свечения, что ритмично двигались по направлению к берегу по волнам.

Я ничего не могла сделать, чтобы остановить или вернуть их.

Это Рождество стало первым, что я встретила в одиночестве. Целый день провалялась в кровати. Слушала, как пожилую соседку тошнит в тазик – это я подсыпала в крем-соду рвотный камень.

В ту ночь позвонил Питер, и на следующей неделе мы увиделись. Собрались отправиться вместе на новогодние выходные в лагерь профсоюза скорняков. Договорились о встрече на автобусной станции Порт-Ауторити после моего рабочего дня. Я волновалась: никогда еще не была в лагере.

Взяла с собой на работу сапоги, джинсы и рюкзак, а еще спальный мешок, одолженный у Айрис. Переоделась в задней комнате в офисе доктора Саттера и прибыла на станцию в половине восьмого. Питер обещал быть к восьми, автобус наш уезжал без четверти девять. Но Питер не явился.

К половине десятого я поняла, что ждать его нечего. На станции было тепло, и я просто сидела там еще где-то с час, слишком ошарашенная и усталая, чтобы двинуться. Наконец я собрала вещи и поплелась через город к линии метро БМТ. Люди уже празднично толкались по улицам, веселились и гудели в рожки, приветствуя Новый год. Я шла через Таймс-Сквер в джинсах, тяжелых сапогах и куртке лесоруба, обвешанная рюкзаком и спальным мешком, и по щекам моим, пока я прокладывала путь через толпу и слякоть, катились слезы. Поверить не могла, что всё это происходит со мной.

Несколько дней спустя Питер позвонил мне и пробовал объясниться, но я сразу повесила трубку – пыталась себя защитить. Хотелось притвориться, что его никогда не существовало и что я никогда не была человеком, с которым так можно поступить. Больше никогда и никому я бы этого не позволила.

Через две недели я обнаружила, что беременна.

По обрывочным воспоминаниям о беседах со знакомыми я пыталась восстановить, что предпринимают другие женщины «в беде». В Пенсильвании был доктор, который хорошо и дешево делал аборты – его дочь умерла на чьем-то кухонном столе, после того как он отказался избавить ее от беременности. Однако полицейские время от времени проявляли к нему интерес, и тогда он временно прекращал работать. Я разузнала через знакомых: на тот момент он снова залег на дно.

Западня. Что-то – что угодно – надо было делать. Никто, кроме меня, не мог решить эту проблему. Как же быть?

Доктор, сообщивший мне результаты «кроличьего теста»[8], приятельствовал с тетей Джин и сказал, что может «помочь». Помощь эта заключалась в пристройстве меня в дом для незамужних матерей недалеко от города, которым заправлял его друг. «Всё остальное, – благочестиво заметил он, – нелегально».

С ужасом я перебирала в голове истории о мясниках и абортариях из газеты «Дейли Ньюс», которые слышала в школе и в пересказе подруг. О дешевых абортах на кухонных столах. Фрэнси – подруга Джин – умерла в прошлом году по пути в больницу после попытки выскоблиться ручкой художественной кисточки номер один.

Эти кошмары никто не выдумывал, и встречались они довольно часто. В коридорах неотложки я насмотрелась на жертв халтурных абортов, лежавших на окровавленных носилках.

К тому же у меня не было никаких связей.

По тусклым зимним улицам я шла к метро из кабинета врача, зная, что рожать не могу – это я знала с точностью, с неоспоримой уверенностью, какой прежде не ведала.

Девушка из Рабочей молодежной лиги, которая познакомила нас с Питером, когда-то делала аборт, но за триста долларов. Платил ее парень. У меня трехсот долларов не имелось, добыть их было негде, и я взяла с нее клятву хранить молчание, соврав, что ребенок не Питера. Надо было действовать – и поскорее.

Касторовое масло и дюжина таблеток бром-хинина не помогли.

После горчичных ванн я пошла сыпью, и от них толку тоже не было.

Не сработал и прыжок с парты в пустом классе Хантер – еще и очки едва не сломала.