Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Я отвернулась от витрины ювелирного. И именно там и тогда, среди Бродвея и 151-й улицы, вечером субботы в начале моего шестнадцатого лета, я решила, что никогда не буду никого любить до конца жизни. Дженни стала для меня первым человеком, которого я осознанно полюбила. И она умерла. Любить больно. Мать превратилась в демона, что пытался меня уничтожить. Любя людей, ты начинала зависеть от их присутствия рядом. Но люди умирали, менялись или уезжали, и это оказалось слишком больно. Единственный способ избежать этой боли – не любить никого и не давать никому стать слишком близкими или важными. Если не хочешь снова испытывать боль, вот секрет: никогда ни от кого не зависеть, никогда ни в ком не нуждаться, никогда никого не любить.

Это последняя детская мечта – оставаться навеки нетронутой.

В половине пятого я услышала, как в подвале на Уокер-Роуд зажгли масляную лампу, и Джинджер повернулась и тихо вздохнула во сне. Я принялась будить ее поцелуями и остановилась, когда запахи нашей ночной любви и ее влажной макушки накатили на меня внезапной волной нежности, настолько сильной, что я отпрянула.

«Будь осторожней», – беззвучно сказала я себе в темноте. Зазвонил будильник, и мы с Джинджер, подстегиваемые утренней домашней суетой, схватили халаты и помчались наверх в ванную.

Еще минута – и придется стоять в очереди с мальчишками. Времени хватило лишь на то, чтобы быстро обняться и поцеловаться над раковиной, пока Джинджер расчесывала спутанные волосы, что расплелись за ночь.

Чарли высадил нас по ту сторону железной дороги, в квартале от завода. Джинджер зашла в буфет напротив «Кистоуна» и купила булочек с маслом и кофе.

– Надо бы как-то не заснуть после ночных происшествий, – проворчала она и ухмыльнулась, слегка подталкивая меня: мы как раз топтались в толпе у входа. Перемигиваясь, дождались в той же толпе грузового лифта, который поднял нас наверх, в ад.

Весь день я пристально следила за Джинджер в поисках подсказок о том, как мы будем относиться к выдающимся событиям минувшей ночи. Отчасти мне очень льстило, что она меня видит резкой юной лесбиянкой, опытной и успешной любовницей из большого города.

(Позднее Джинджер призналась, что из-за моих постоянных вопросов, почему каждое утро перед работой она должна готовить мальчикам еду в школу, Кора однажды решила: «Она точно лесба!»)

Мне нравилось ухаживать за Джинджер. Было приятно, когда наедине она обращалась со мной, как с ухажером. Я наполнялась ощущением власти и привилегий, которое опьяняло, хотя и головы я не теряла, подсознательно понимая, что это всё это – лишь игра. С одной стороны, для Джинджер это тоже было игрой, потому что она не позволяла себе считать отношения между двумя женщинами чем-то большим, кроме простой шалости. Они не представлялись ей важными, хотя она искала и лелеяла их.

С другой стороны, то, что мы с Джинджер встретились как две молодые Черные женщины, было искренним и глубоким явлением. Мы обе нуждались в тепле и кровном подкреплении, были способны делиться страстью наших тел и, даже притворяясь, что притворяемся, никак не могли этого изменить. Тем не менее мы обе прикладывали много сил к тому, чтобы никто не узнал, как мы важны друг для друга. Обеим, хотя и по разным причинам, было необходимо прикидываться, будто нам всё равно.

Мы обе были слишком заняты имитацией холодности, игнорированием, неверным именованием страстного рвения, с которым тянулись друг к другу, когда это было возможно. Обычно всё происходило на той старой латунной кровати на крытой веранде, в пропускающем сквозняки убежище на Уокер-Роуд, где из-за тепла диких и юных тел климат делался тропическим.

Пока я могла убеждать себя в том, что не привязалась к Джинджер эмоционально, мне удавалось получать удовольствие от нового опыта. Ее любимым выражением было: «Спокойствие, подруга», – и я поздравляла себя с тем, насколько спокойна. Я убеждала себя, что меня не волнует, что Джинджер ходит на свидания, которые устраивает для нее Кора.