Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Со своим типичным апломбом Кора приветствовала мое участившееся присутствие в их доме грубой фамильярностью и пугающим юмором, который причитался мне, словно и я была ее дочерью. Если она и опознавала звуки, исходящие с веранды в те ночи, когда я у них оставалась, или понимала, отчего глаза у нас такие измученные, то предпочитала не обращать внимания. Однако она ясно давала понять, чего ожидает от Джинджер – нового замужества.

– Подруги – это хорошо, но муж есть муж, – сказала она мне как-то вечером, помогая прострочить юбку на своей швейной машинке. А я-то всё думала, почему это Джинджер позвала меня к себе, а сама ушла в кино с приятелем Коры по «Американскому цианамиду». – И, когда она вернется, не скачите особо в кровати. Уже поздно, а вам, девчонки, завтра на завод.

Но на работе я не могла думать ни о чём, кроме прелестей тела Джинджер и того, как бы вечером затащить ее на Милл-Ривер-Роуд на часок-другой. Там было поинтимнее, чем на Уокер-Роуд, хотя моя кровать так страшно скрипела, что приходилось класть матрас на пол.

19

За неделю до Рождества я упала с табурета на работе, ударилась головой о кирпичную перегородку, что отделяла нас от резчиков, и получила легкое сотрясение. Я лежала в больнице, когда Джинджер принесла мне телеграмму от сестры, в которой сообщалось, что у отца случился еще один тяжелый инсульт. Был канун Рождества. Я выписалась и села на поезд до Нью-Йорка.

К тому моменту я уже полгода не видела никого из домашних.

Следующие несколько недель прошли в тумане из головной боли и чужих эмоций, вихрем кружащих надо мной. Я вернулась на завод после Рождества и ездила туда-обратно между Стэмфордом и Нью-Йорком, чтобы навещать отца в больнице. Иногда по вечерам Джинджер присоединялась ко мне.

В ту ночь, когда отец умер, над улицами Стэмфорда стоял плотный морозный туман. Машины не двигались. Я протопала до вокзала три километра пешком, чтобы успеть на поезд в девять тридцать до Нью-Йорка. Джинджер дошла со мной до «Криспуса Аттакса». Туман был такой вязкий, что я боялась споткнуться о бордюр и упасть. Фонари еле светили, как далекие луны. Улицы стояли пустыми и зловеще тихими, как будто умер весь мир, а не только мой отец в нью-йоркском медцентре, в тусклой палате для смертельно больных, оснащенной кислородным аппаратом.

После смерти отца я целую неделю прожила у матери. Большую часть времени из-за неистового, раздирающего горя она находилась под действием успокоительных, и с потоком соболезнующих разбирались мы с Хелен. Филлис была замужем и должна была через две недели родить второго ребенка, поэтому смогла выбраться только на похороны. Для церкви она одолжила мне темно-серое пальто.

В ту неделю мне постоянно приходилось себе напоминать, что теперь я в этом доме чужая. Зато удалось по-новому взглянуть на мать. На свете был один только человек, которого она воспринимала как равного себе, – мой отец. А теперь он был мертв. Я видела, как эта их замкнутость обернулась для нее опустошающим одиночеством, и мать ничего не могла с ним поделать, лишь иногда прикрывала свои ястребино-серые глаза. Что же до нас с сестрами, она смотрела сквозь нас, словно через стекло.

Я замечала боль своей матери, ее слепоту и силу, впервые в жизни стала видеть ее отдельной от себя и почувствовала свою от нее свободу.

Сестра Хелен прикрылась легковесным защитным панцирем и постоянно ставила на фонографе в гостиной пластинку, которую только что купила. Денно и нощно, снова и снова, на протяжении семи дней:

Блюз, когда мы в танце,
Блюз получаю авансом,
Знаю, не будет тебя,
Я останусь одна,
И вот я блюз получаю авансом.

У кого-то блюз от песни,

У кого-то от любви,
Как я плачу, ты не знаешь,
Когда меня оставляешь…

Вернувшись в Стэмфорд после похорон, я поняла, что надо уехать еще дальше от Нью-Йорка. Я решила заработать как можно больше и как можно скорее отправиться в Мексику.

Из экономии и благодаря приглашению Коры я отказалась от своей комнатки на Милл-Ривер-Роуд со скрипучей кроватью и перевезла пожитки на веранду на Уокер-Роуд. Полный пансион за десять долларов в месяц оказался дешевле предыдущего жилья. Кора сказала, что лишние деньги помогут ее и без того подорванному бюджету, к тому же я и так всё время у них столовалась.

Джинджер рассказала, что на мое место на рентгене наняли новую девушку – Аду. Так как я входила в профсоюз, по возвращении меня назначили на новое место. Перевели на рентген-аппарат в «читальном зале», где готовые электронные кристаллы точно оценивались на предмет силы заряда, а потом откладывались для упаковки.

Хотя там платили те же доллар и десять центов в час, работа в «читалке» была предпочтительней, к ней стремились все. Комната эта находилась посередине этажа и была закрыта стеклянными панелями, поэтому насилие над чувствами, столь распространенное в остальных помещениях завода, здесь слегка слабело.