Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Я так много думала о том, как почувствую под своими руками, губами это особенное место. Помешает? Я чувствовала, как любовь моя обрушивается потоком света и заливает и меня, и женщину передо мной. Я протянула руки и коснулась лица Евдоры.

– Ты уверена? – она не отводила от меня взгляда.

– Да, Евдора, – дыхание у меня перехватило, словно от бега. – Я абсолютно уверена.

Если не поцеловать ее в тот же миг и не вдохнуть острый запах ее дыхания, мои легкие взорвутся.

Произнося эти слова, я почувствовала, как они затронули новую реальность внутри меня и пробудили в ней жизнь, дали какому-то малоизвестному «я» повзрослеть и вырваться наружу, чтобы с ней познакомиться.

Я встала и за пару движений выскользнула из платья и нижнего белья. Протянула руку Евдоре. Восторг. Предвкушение. Медленная улыбка, отражавшая мою, смягчила ее лицо. Евдора тоже протянула руку и провела тыльной стороной ладони по моему бедру. Мурашки послушно следовали за ее пальцами.

– Какая ты красивая и коричневая.

Она медленно поднялась. Я расстегнула ее рубашку, и Евдора стала высвобождаться, пока та не упала к нашим ногам. В свете лампы я смотрела то на ее твердую круглую грудь с торчащим розовеющим соском, то на шрам. Бледные рубцы от облучения выстилали впадинку под плечом и тянулись вдоль ребер. Я подняла глаза и снова встретила ее взгляд, сообщая нежность, для которой у меня пока не было слов. Она взяла мою ладонь и положила ее себе на грудь – легко, явно. Наши руки дрогнули. Я наклонилась и легонько поцеловала ее шрам, где покоились наши ладони. Почувствовала, как быстро и сильно бьется под моими губами ее сердце. Мы упали на кровать. Легкие у меня расширились, и дыхание стало глубже от прикосновения ее теплой, сухой кожи. Мои губы наконец нашли ее губы, прерывисто исторгавшие воздух, благоуханные, ищущие, ее рука запуталась в моих волосах. Мое тело вбирало в себя плоть. Слегка двинувшись, Евдора потянулась мимо моей головы к лампе над нами. Я перехватила ее запястье. Кости ее текли бархатом и ртутью под моими пальцами, которые слегка покалывало.

– Нет, – прошептала я, прижавшись к ее уху губами. – При свете.

В окно Евдоры сквозь жакаранды лилось солнце. Я услышала негромкое, ритмичное «вжик-вшу-у-у-у-у-у» газонокосилки Томаса, пока он подрезал дикие банановые заросли по краям ведущей к бассейну дорожки.

Я окончательно проснулась, заметив нечто невозможное. Майский жук, которого я прибила газетой еще в сумерках, полз вверх по белой стене. Он поднимался на метр от пола, снова падал, потом опять подтягивался. Я нашарила на полу очки, оброненные ночью. Теперь было видно, что с кирпичного потолка на пол, туда, где лежал майский жук, сползала тоненькая, как перышко, муравьиная цепь. Сообща они пытались поднять трупик по вертикальной стене на своих спинках, чтобы протащить в дырку на потолке. Я с восхищением наблюдала, как крошечные муравьи тянули свою гигантскую добычу, двигались, теряли и подхватывали вновь.

Я повернулась и протянула руку к Евдоре, что лежала спиной ко мне, обняв подушку – одну на двоих. Наслаждение нашей ночи согревало меня, как солнце – стены цветистой, омытой светом комнаты. Светло-карие глаза открылись, изучая меня, пока сон медленно оставлял ее. Скульптурной лепки губы слегка приоткрылись и растянулись в улыбке, обнажив щербинку между передними зубами. Я обвела их контур пальцем. Внезапно почувствовав себя уязвимой, беззащитной, возжелала заверений в том, что я не сплоховала. Утренний воздух был влажным от росы, и запах нашего любления окутывал нас.

Будто бы прочитав мои мысли, Евдора охватила рукой мои плечи, притянула к себе, тесно, и так мы лежали, обнявшись, в мексиканском утреннем солнце, что заполняло комнату сквозь неприкрытые створчатые окна. Томас, смотритель, напевал на своем мягком испанском под ритм газонокосилки, и звуки всего жилого комплекса стекались к нам.

– Вот уж неугодный богу час, – засмеялась Евдора, поцеловала меня в лоб и размашисто перешагнула через меня. – Есть не хочешь?

Перекинув через шею полотенце, она приготовила на завтрак уэвос, мексиканскую яичницу-болтунью, и настоящий кафе-кон-лече. Мы ели за крашенным в радостно-оранжевый столиком между крохотной кухонькой и спальней, улыбались, болтали и кормили друг дружку с одной тарелки.

Места у квадратной неглубокой кухонной раковины хватало лишь для одной из нас. Пока я мыла посуду, чтобы остаток дня провести без муравьев, Евдора лениво курила, прислонившись к дверному косяку. Косточки на бедрах, над длинными ногами, выступали, словно крылья. Стоило ей на меня посмотреть, как я чувствовала на своей щеке ее учащенное дыхание. Евдора вытерла посуду и набросила полотенце на оловянную маску, висевшую на кухонном шкафчике.

– А теперь давай вернемся в постель, – пробормотала она, охватывая мое тело под ее мексиканской рубахой, которую я на себя накинула. – У меня еще кое-что есть.