Замки детства

— Разве я вас не предупреждал, кузина? не следовало разрешать матери вкладывать часть имущества в пожизненную ренту. Что она получила в результате?

Он пожал Галсвинте руку, прижав мизинец к ладони. Презрение или ревматизм? Никто этого так и не узнал, кроме герцогини Вандомской, протянувшей ему для поцелуя кончики пальцев, и королев с сальными волосами, которые ехали в Болгарию к розовым полям, и строго, прямо копии деревенских регентш в дверях вагона, смотрели на Джемса через лорнет, висевший на цепочки из ляпис-лазурита.

— Может, мне, — спросила Галсвинта, больше не снимавшая траур; черное платье медленно полиняет в зеленый, когда она превратиться в Королеву бедных, — может, мне продать русские акции?

Джемс задохнулся от негодования.

— Кузина! ну право, кузина! продавать такие акции! Отдаете ли вы себе отчет, о чем идет речь? Это самое лучшее в вашем портфеле ценных бумаг. Итак… у вас же есть еще трехпроцентные женевские..

— Собственно, я бы хотела…

Он ее не слушал, разрубил воздух рукой, прижимая мизинец к ладони.

— Да, послушайте же, это ничто по сравнению с акциями русских железных дорог.

Он замолчал, подошел ближе и продолжил другим тоном, быстро и тихо, с видом скромного достоинства, даже бледные щеки чуть покраснели.

— Вы знаете, что моя жена, урожденная Годанс де Зеевис? О! Лароши тоже безусловно имели право на частицу; но бурла-папей{72} все сожгли и ножом сцарапали наш герб с ворот Грас.

Он снова замолчал, предавшись одной из самых мощных своих фантазий, рассеянно ковырнул указательным пальцем место между узким желтым ботинком и черным носком; огонь, очищавший воздух комнаты, отразился в угрюмых антрацитных глазах; горели последние лозы, под топкой оставался только ольховый хворост, который приносил сын старого Бембе родом из долины Превондаво, розовой от тимьяна.

«Ну, — начал он медленно, — что вам сказать?» Его взгляд остановился на старой ниоской вазе, украшавшей деревянный камин. «Красиво, — прошептал он. — Уф!.. да… касательно русского земельного кредита, храните, кузина, храните… Дядя Мадам Ларош, одной из де Зеевис, как вам известно (рот его наполнился слюной), дипломат при царском дворе. О! ну, скорее старый друг семьи, я думаю!», — засмеялся он, скромничая. Но поскольку Галсвинта лишь рассеянно кивнула головой, не отрывая взгляда от огня, Джемс продолжил очень строго: «В конце концов, я ничего не знаю; скорее всего, он, конечно, дядя! Итак! я располагаю всеми необходимыми сведениями; в мире нет ничего более надежного. Что касается ваших трех женевских процентов, вот, что вы могли бы продать. Их тиражи, уф! Если вам понадобятся услуги, я… знаете ли, не могу пойти наперекор собственной честности. О! конечно, я на этом каждый день теряю. Но что поделаешь? Таким образом, вы бы имели наличность, чтобы…»

Взгляд угрюмых антрацитных глаз перешел на портреты: офицер в красном и голубом, какой-то мужчина со светлыми растрепанными волосами и в черных ботинках на лестнице. В Энтрмоне висели только дагерротипы и несколько Годанс де Зеевис в детстве, патрицианские отпрыски с бледными глазами и обручем-серсо в руках на фоне парка; ни одного Лароша, но будь они более легкомысленны, тоже непременно заказали бы свои портреты. Лароши, на что ясно указывало их имя, происходили от гугенотов, беженцев Нантского эдикта.

— Вот эта вещь, например, — старое дедушкино бюро, инкрустированное слоновой костью, на которое в последние месяцы опирался Эжен, не снимавший серую душегрейку, последние месяцы, когда каждый день — милость Божья, и тот немного ветреный, с дождем, предтечей настоящей грозы — вот! неплохо. Можно выручить за ваш стол шестьсот франков! шестьсот франков! Вы подумайте, кузина.

Рот его наполнился слюной.

— Он не продается.