Он вернулся в холл и чуть ли не подскочил, услышав бой часов. Клементина завела эту старую махину под лестницей. Она даже успела подмести, протереть ступеньки. Реми поднялся на второй этаж в ванную комнату. Там лежали свежие полотенца, новое мыло. Она думала обо всем, следила за всем, проверяла все, пока Реми размечтался в доме, полном беспорядка, с забытой на стульях одеждой, едким запахом сбежавшего на плиту молока, о молодой женщине в пеньюаре, напевающей песенку, натягивая чулки. Он вымыл руки, причесался, с безразличием глянул на свое отражение в зеркале. Вот она, правда. Годами он потчевал себя баснями. Еще и сегодня он навыдумывал Бог знает чего по поводу могилы и раздавленной собаки. Еще немного, и он представил бы себе, что одного его взгляда достаточно, чтобы обречь собаку на смерть. Однако мысль о том, что он способен навлекать зло, подобно ядовитым деревьям, убивающим на расстоянии, как, например, манцениллы[10]
, о которых он читал жуткие рассказы путешественников, не была ему отвратительна. Но это все кончилось. Кончилось детство. Его не любили. Может быть, они были даже и правы.Он выпил два стакана воды. Во рту у него пересохло, и мысли эти казались ему нереальными и деформированными, как рыбы в аквариуме. Солнце медленно опускалось за деревья. Кто-то захлопнул дверцы машины, затем чьи-то шаги гулко отдались на лестнице. Реми вышел из ванной и чуть не наткнулся на Раймонду. Она несла чемодан.
— Давайте.
Он вошел в комнату молодой женщины, бросил чемодан на кровать.
— Раймонда, я должен перед вами извиниться. Я был смешон. Может быть, то, что я вам сейчас скажу, глупо, но… я ревную вас
Раймонда вынула из чемодана кофточку, расправила ее.
— Разве вы не понимаете, что он намеренно вас злит? Уж вы-то должны его знать.
— По-вашему, он привез вас сюда с одной целью — позлить меня? Но ведь мы с тем же успехом могли бы приехать сюда завтра утром вместе с папой. Так нет! Он хотел провести вечер здесь — с нами, с вами.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы меня удивляете, Раймонда. Можно подумать, вы не видите, в чем здесь дело!
Она накинула халат с застежкой на боку, как у медсестер.
— Бедный мой Реми! Вам просто нравится терзать себя, воображая Бог знает что!
Она взбила белокурые волосы, улыбнулась.
— Поверьте, он вовсе не опасен, ваш дядя.
— Откуда вы знаете? Разве вы привыкли к мужскому обществу?
— Во-первых, я запрещаю вам говорить со мной таким тоном.
— Раймонда!.. Неужели вы не понимаете, что я страдаю?
— Довольно! — раздосадованно воскликнула она. — Пошли накрывать на стол. Это будет лучше.
Он умоляюще взглянул на нее.
— Раймонда, подождите… У кого вы служили до нас?
— Но вы же прекрасно знаете. Я сто раз вам рассказывала: в Англии… Мне не нравятся ваши замашки, Реми. Последнее время вы…
Она собиралась открыть дверь, но Реми удержал ее за руку.
— Раймонда, — прошептал он, — поклянитесь мне, что никто… Я хочу сказать, никто не интересовался вами.
— Да вы становитесь грубияном!
— Поклянитесь! Умоляю вас, поклянитесь!
Она стояла перед ним, совсем рядом. Он видел в ее зрачках отражение окна и крошечное облачко. Ему показалось, что он вот-вот упадет, упадет навстречу этому лицу. Он закрыл глаза.
— Клянусь вам, — прошептала она.
— Спасибо… Подождите… не уходите…
Он почувствовал, как она погладила ему лоб — точно так же, как давным-давно Мамуля. Плечом он оперся о стену.
— А теперь вы будете послушным, — сказала Раймонда.
Она взяла его за руку.
— Пойдемте… вниз!
— Вы останетесь?
— Но, по-моему, речь никогда не шла о моем отъезде.
— Но вы останетесь… из-за меня.
— Конечно.
— В вашем голосе не хватает уверенности. Повторите.
— Ко-неч-но! Теперь вы довольны?
Они засмеялись. Между ними возникло нечто вроде союза. Она не обманывала. Она не могла обманывать. Он бы заметил. Его вдруг охватила уверенность, что она не сердится, что ей нравится это нежное товарищество. Он дал ей увести себя вниз. И прикинул, что ей будет двадцать девять лет, когда он станет совершеннолетним, но прогнал эту мысль и сильнее сжал ее руку.
— Мы будем ужинать при свечах, — заметила Раймонда. — Сейчас слишком поздно, чтобы вызвать мастера из города.
Они вошли в просторную столовую, и, пока Раймонда стелила скатерть, Реми открыл буфет.
— Вы хоть не устали? — спросила она. — Я не хочу, чтобы меня опять отругали… Нет, фаянсовое блюдо… Дайте-ка я сама, так будет быстрее.
На кухне взбивали омлет, откупоривали бутылки. Клементина всегда хорошо переносила общество дяди Робера. Ей даже нравились его резкости, его шутки. В Париже, когда его приглашали к обеду, он не забывал заглянуть на кухню. Приподнимал крышки кастрюль, нюхал, щелкал языком или говорил: «Бабуль, я бы добавил немного уксуса!»