Замок спящей красавицы. Полное собрание сочинений. Том 2

— Наверное, авария, — говорила Клементина.

— Авария! Лучше помолчите! Я уверен, что все дело в этом проклятом счетчике. Ничего не скажешь, замечательная сделана проводка! Когда мой брат начинает экономить…

Реми повернул выключатель в коридоре. Лампы не зажглись. Тем лучше! Он проскользнул в комнату Мамули, открыл ставни. Сигарета дрожала в его руке. Он пожалел, что не выбросил ее, прежде чем войти. Может, этим он оскорблял покойницу? Что они скажут, если заметят?.. Мамуля… Эти стены видели ее живой… Реми медленно обошел комнату. Он никогда с тех пор не заходил сюда и понемногу забыл ее. Впрочем, здесь не осталось ничего, что представляло бы какой-либо интерес. Кровать, шкаф, два кресла, секретер, часы на камине, и повсюду запах плесени; время от времени — скрип. Балки проели черви. Черви… Реми провел рукой по лбу, откинул челку. Такое впечатление, что он — посетитель, прохожий, чужой. Мамули не стало. Ее комнату забросили. Вот и все. Ждать больше нечего. Прошлому больше нечего сказать.

Он сел за секретер, где Мамуля писала письма, открыл крышку. Ржавчина проела петли. С обеих сторон поднимались ряды ящичков. Они были пусты. Да и зачем бы Мамуля что-нибудь оставила? Сохранились лишь старый письменный прибор, перочистка да рассыпающаяся по ниточкам кружевная тряпица. Реми открыл средний ящик. Там лежала картина, но ящик не поддавался — картина застряла и мешала его открыть. Реми пришлось вынуть все ящики. Наконец холст появился на свет. Сначала он не понял. Перед ним был его собственный портрет, воспроизведенный с поразительной точностью: линия волос, голубые глаза с поволокой, худые щеки, слегка опущенные уголки губ… Но тут он заметил сережки и отложил картину, так как внезапно обессилевшие руки не могли больше ее держать. Внизу продолжался спор. Дядя бушевал, слышался стук инструментов. Реми опасливо опустил глаза, вновь увидел подростка в сережках. То была Мамуля. Теперь он вспомнил эти сережки — два золотых колечка, висящих на тонкой, почти невидимой цепочке. Так странно, эти сережки — и мальчишеское лицо! Реми отнес портрет на камин, прислонил его к зеркалу. Он видел свое собственное лицо рядом с этим, другим, ниспадающий локон челочки на обоих лбах. Он отошел, но взгляд голубых глаз последовал за ним, и в полумраке они казались необыкновенно живыми, очень ласковыми, немного утомленными, как после долгой болезни. Внизу, справа, расписался автор… Крошечная, четкая, как порез кинжала, подпись. Откуда эта картина? И почему ее так небрежно бросили в этот ящик, прежде чем закрыть дверь и повернуть в замке ключ? Двенадцать лет это лицо было пленником мрака. За что? Оно смотрело на Реми и, казалось, совсем не обрело свободы.

— Реми!

Голос Клементины. Ни минуты передышки! Он рванулся к картине, будто желая призвать ее в свидетели. Казалось, голубой глаз ожил, выражая смутный призыв. Реми сунул портрет под мышку, украдкой выскользнул из комнаты.

— Реми!

На цыпочках он пробрался в свою комнату. Куда спрятать Мамулю, освобожденную теперь из заточения? Руки Клементины шарили повсюду… Ладно, пока на шкаф. Он встал на стул, сунул картину за резное деревянное украшение. Ему хотелось попросить прощения у покойной.

— Реми!

Клементина приближалась к двери. Реми отодвинул стул, сделал вид, что причесывается перед зеркалом. Клементина вошла.

— Мог бы откликнуться!

Она подозрительно осмотрелась.

— Я подогрела тебе молоко, Реми. Спускайся.

Он пожал плечами, прошел перед старушкой. Молоко. Тонизирующее. Капли. Гранулы. Хватит, Боже мой, довольно! Он спустился. Дядя больше не кричал, но электричество по-прежнему не горело. Ужинать предстояло при свечах. Куда подевалась Раймонда? Никого в гостиной. Никого в столовой. Дядя на кухне. Он смеялся, разговаривая с Раймондой, но резко отодвинулся, когда вошел Реми.

Глава 4

— Конечно же твой отец забыл предупредить поденщицу, — сказал дядя. — Нет даже дров, чтобы разжечь камин. В деревне, конечно, хорошо, но только когда все налажено.

Он был без пиджака, рукава засучены, лоб вспотел. На столе стояли бутылка с белым вином, стакан и термос.

— Твоя соска, сынок, — снова заговорил дядя. — Но на твоем месте я бы выпил вина.

Он принес еще один стакан и, насвистывая, наполнил его до краев.

— Твое здоровье!

Реми протянул руку.

— Нет, — сказала Раймонда. — Вы не должны.

— Что? Чего я не должен?

— Ваш отец… Он бы вам запретил…

Реми взял свой стакан и назло смеющемуся дяде осушил его залпом.

— Вы не правы, мсье Вобере, — сказала Раймонда. — Вы же знаете, что Реми еще необходимо беречься.

Дядя так смеялся, что был вынужден сесть.

— Вы уморительны оба! — воскликнул он. — Слушай, с такой заботливой медсестрой ты не соскучишься.

Он закашлялся, побагровел и дрожащей рукой снова наполнил стаканы.

— Ах, чертенок! Ну, за твою любовь!

Он медленно выпил, встал, потрепал Раймонду по щеке.

— Не обижайся, девочка!

Потом добавил, указывая большим пальцем на племянника:

— Пусть-ка немного поработает! Не всегда же у него будут слуги.