Заморская Русь

Хе-хе! Неплохой барыш? До весны, с твоим навигационным искусством, сможешь еще раз обернуться с товаром… Да, кстати! На галере и пакетботе — по бочонку пороха, а возле них надежные люди. Если господин капитан надумает расторгнуть сделку: потонет ли фрегат — не знаю, а неоплаченный товар будет на дне — это уж точно!

Ну, слава Богу, сторговались! Еще бы расстаться мирно! — Баранов спустился на галеру последним. «Северный Орел» уже отошел от борта и поджидал «Святую Ольгу». Из люков в борту корабля то и дело высовывались любопытные лица канониров. На юте капитан в одном камзоле с расшитым воротником пристально глядел на уходившее судно.

— На двадцать саженей отойдем под пушки — утопят! — пробормотал Прохор, крестясь. Ему надоело по нескольку раз в день ждать гибели. — Как пить дать — утопят!

— Чтобы купец барыш на дно пустил — не слыхал, — усмехнулся Лукин.

Отошли на двадцать саженей. Пакетбот тоже был под пушками фрегата, а он покачивался, словно раздумывал о случившемся. Но вот взметнулись кливера, корабль повел носом, хватая ветер.

— Вот это выучка! — поцокал языком Баранов. — Любо посмотреть!

— Неужели купчишка плюнет на товар и отмстит? — с уважением и любопытством шмыгнул носом Труднов.

— Расстреляет издали, откуда мы его не достанем! — вздохнул Прохор.

— На все воля Божья! — перекрестился Баранов и обернулся к Лукину: — Ты, Терентий Степаныч, пойди-ка в каюту, — подал ему свой пистолет. — Если попробуют забрать груз — сунь в бочку с порохом и пальни! А то ведь увезут в Европу, перекрестят силой, бороду сбреют, — добавил, не то смеясь, не то печалясь. Натянув шапку до бровей, крикнул гребцам:

— Детушки! Навались! Дружненько! Р-раз! Р-раз!

И вдруг из-за скалистого острова показался парус. Баранов вскинул подзорную трубу, щуря глаз, вскрикнул:

— Да это же «Финикс»?!

Вскоре стал узнаваем Дмитрий Бочаров за штурвалом. Седая борода моталась на ветру и хлестала его по ушам. На баке торчали рыла двух единорогов.

— Где пушки добыл, хрен старый? — удивленно рассмеялся Баранов.

Гребцы повеселели, неестественно громко заговорили и засмеялись.

Фрегат тоже оценил пушки «Финикса». Поставить же вместо них деревянные игрушки мог только старый пьяница Бочаров, и только он мог явиться среди океана в самую трудную минуту. «Финикс» подошел к галере на пятнадцать саженей. Из седой бороды капитана торчал красный в рытвинах нос.

— Алексашка! Мы же с тобой не попрощались по-людски! — крикнул, смеясь. — Дай, думаю, вернусь. Авось остыл уже и не поносишь меня, старого.

Петька Коломин велел тебе кланяться. Его без мачт к медновцам выбросило — еле отбился. Но теперь уже он обаманатил там жила и тебя ищет.

В крепости вернувшиеся из вояжа застали затишье. Твердой рукой Кусков навел порядок. Его решительные действия на время примирили всех компанейских служащих и колониальных поселенцев. Баранов и его люди о содеянном ими не говорили. По обычаю, участники экспедиции и обороны собрались в заставленном байдарами пакгаузе. На бочках и ящиках расставили чашки, кружки, бутыли, разложили нехитрый закусь. Не успел управляющий обратиться к собравшимся с речью, еще только обнажил лысеющую белокурую голову, из темного угла раздался смиренный голос:

— Не поминайте погибших водкой и ромом! Лучше выпейте за свое здоровье!

Промышленные удивленно оглянулись. В тени стоял инок Герман.

— Ты как попал сюда? — удивленно пробасил Медведников, сидевший у запертых дверей.

— Для пославшего меня нет преград! — тихо ответил миссионер и снова обратился к Баранову:

— Мой долг напомнить, что мы призваны в сей мир не для праздников.

Всех нас озирает Небесный Полководец. Достойно ли служите ему?

Праздновать победу будем там! Здесь надо позаботиться о павших и покаяться…

— Мне не в чем каяться, — сухо ответил Баранов, отыскивая в словах Германа намек на самовольное крещение ситхинцев. — Вы в ответе за наши души, я — за ваши жизни. — Глядя на него, почувствовал, что этот тишайший и убогий затворник все знает. «Не только содеянное, но и в помыслы проникает», — подумал с раздражением.

Инок поклонился и шагнул к выходу:

— Я помолюсь о погибших!

Громко заскрипела открываемая дверь. Герман ушел. Некоторое время в пакгаузе была тишина. Кто суеверно крестился, кто задумался, а кто и скрежетал зубами.

— Нам бы Ювеналия с архимандритом свалить, этих потом, как мух, передавим! — Плюнул от досады Наквасин.

Промышленные загалдели: кто поддерживал, кто возмущался сказанному.

Сысой испуганно перекрестился и взглянул на управляющего.

— Тихо, господа! — тот постучал кулаком по бочке с треской. — Грех так говорить о нашей церкви. Не нам судить дела ее.

— А ты знаешь, что они тут вытворяли? — Вскочил Наквасин, гневно вращая круглыми рыбьими глазами.

— Уже доложили! — указал глазами на Кускова управляющий. Сам оправился от смущения, снова поднялся. Он был одет как все, ничем от других не отличался, разве взглядом, в котором тлело атаманское бремя власти. — Преподобным отцам с нами, грешными, за один стол садиться не пристало. Мы уж сами… На молитву, братья!