Заморская Русь

— На Ситхе хоть мир, а строить укрепление колоши не давали. Может, теперь позволят. Прошлый год тойон Михаил-Толстый торговал с нашим другом капитаном Барабером. Как догадываюсь, хотел среди мехов подсунуть лоскуты старой одежды. Барабер схватил двух тойонов, заковал в железо и взял с Ситхи выкуп. Думаю, в этом году колоши будут сговорчивей, уступят нам землю под острог. Там весь зверь. В Якутате промыслы хиреют, в Кенаях — вовсе плохи. Лебедевские до сих пор сидят на Касиловке-реке. Охотское начальство требует выслать их на Камчатку. Они собираются, но, похоже, опять зазимуют: перероднились с кенайцами, живут ради брюха, смотрят, где бы чего урвать без трудов… Среди тамошних колошей распря, они все больше ввязываются в нее. Не узнаю соседушек. Сильная была артель, — правитель озадаченно качнул головой. — С другой стороны, пока они в Кенаях, у нас руки развязаны. Уйдут — вместо промыслов нам придется усмирять воюющих. — Баранов помолчал, дергая себя за ус, и обернулся к Куликалову: — Расскажи, Демид Ильич, что у тебя с медновцами вышло!

Передовщик, бросив тоскливый взгляд на пустую бутыль, стал говорить скромно и негромко:

— Хоть медновцы и пожгли лебедевских прошлый год, у нас с ними был мир. А осенью, шли мы с промыслов, подплывает к нам Михейка-тойон, который зимовал Кадьяке в аманатах, и требует компанейское жалование из добытых мной мехов… Так-то! Хоть и спорили с лебедевскими, но, пока их крепость стояла — устье Медной реки было нашим. Теперь — ничье и чугачи с медновцами воюют из-за тамошних промыслов. Снова строиться надо на Нучеке или на устье Медной, иначе и якутатские, и ситхинские промыслы потеряем. А там сейчас никто, кроме Ваньки Кускова, не удержится.

— Ну, похвалил, Демидушко… Ну, осчастливил, — обиженно проворчал Кусков. Но по тишине среди собравшихся, по смущенным лицам промышленных понял, что крепость придется восстанавливать ему.

Баранов шевельнул котовыми усами и стал закруглять разговор.

— Выходит так, мелкие партии отправляем по прежним кормовым местам, две большие, сводные, под Якутат и Ситху?! — обвел собравшихся взглядом, принимая молчание за одобрение. — С якутатским управляющим что делать?

Теперь у Поломошнова вражда со Степаном Ларионовым и промышленные там между собой грызутся… Заменить управляющего боюсь. Годами потом отписываться придется на его обвинения.

Поговорив, стрелки и передовщики стали расходиться по своим жилам.

Ворчали недовольные: Баранов не дал разгуляться, выставил водки — усы намочить. Сысой с Василием зашли в его избенку. Фекла со скучным лицом сидела на том же месте в той же позе.

— Ну и баба! — рассмеялся Сысой. — Камень. Где поставил — там взял.

Транспорт пришел к началу промыслов. «Финикс» привел на Кадьяк подпоручик Талин и опять в кратчайший срок. Кроме съестного и другого необходимого припаса с транспортом прибыли новые мастеровые и три специалиста навигационного искусства: вольные штурмана с патентом Иркутской канцелярии — Пышенков и Колбин, а еще архангельский служилый немец по фамилии Потаж в статском чине четырнадцатого класса. Монахам прислали много церковной утвари, вина, икон, книг. Они повеселели, снова начали вести службы в церкви.

С транспортом прислали много новых указов и распоряжений главных пайщиков Компании. Архимандрита Иоасафа духовные власти вызывали в Иркутск для посвящения в сан епископа Алеутского, Уналашкинского, Кадьякского и Аляскинского.

Услышав об этом, Баранов опечалился. Хоть он и считал старого Иоасафа достойным быть здешним Владыкой, но понимал, что миссионеры в Иркутске помоют его косточки среди высших чинов, да и всей Компании от них достанется.

Подпоручик Талин, от похвал, что необычайно быстро и умело привел судно, загордился и запил. Идти на «Финиксе» обратно, в Охотск он отказался, заявив, что и других свободных мореходов много. Судно с грузом мехов взялись вести Яков Егорович Шильц и вольный штурман Пышенков.

Архимандрит с родным братом невинно убиенного Ювеналия иеродьяконом Стефаном отправлялся с этим транспортом в Сибирь, оба монаха долго махали с высокой кормы судна, прощаясь на полгода, а то и дольше. На причале утирал слезы инок Герман, недавно вернувшийся с Елового острова, где уединялся всю зиму.

С хорошим компанейским припасом, при обычных, но скромных торжествах, партии разошлись к местам промыслов. Ушел и Баранов.

Управлять крепостью он оставил приказчика Бакадорова, начальствовать гарнизоном — отставного прапорщика Родионова. Больные и немощные несли караулы.

Всего через неделю после того, как на галере ушел правитель, в бухту вошла индейская лодка, сделанная из цельного дерева. На веслах сидел промышленный с длинной бородой, на корме — одетая по-русски женщина.

Мужчина в высоких броднях выволок лодку на берег, помог выйти женщине с ребенком на руках.

Ворота крепости были распахнуты, возле них, ругаясь, размахивали шпагами два пьяных офицера. Они были без шляп, в рубахах под камзолами и еле держались на ногах. Прибывший на индейском бате промышленный прошел мимо, бросив на них безразличный взгляд, а те вдруг оскорбились.