Заморская Русь

— Эй, ты? — закричали.

Промышленный обернулся, удивленно поднимая брови.

— Ты, ты, мужик! Почему не снимаешь шапку, когда с тобой разговаривают офицеры?

Прибывший презрительно усмехнулся, пошел было дальше. Двое кинулись следом:

— Мы тебя заставим снять шапку, холоп!

На этот раз промышленный взглянул на пьяных с любопытством и остановился.

— Шапку-то можем и снять, — пробормотал тот, резко смахнул ее с головы и бросил в лицо ближайшему пьяному. Пока тот тряс косицей, промышленный пинком вышиб шпагу из его руки, перехватил, в три удара выбил клинок из рук второго и стал хлестать обоих по спинам их же оружием. Офицеры завыли, как наказанные детишки, бросились бежать. Из ворот крепости вышел отставной прапорщик Родионов, раскинул руки:

— Терентий Степаныч, какими ветрами?

Тяжело дыша, офицеры повисли на брусьях ворот, закричали:

— В колодки его!.. На каторге сгноим за телесные оскорбления.

Глаза Родионова подернулись красной паутинкой: и господам перечить не смел, и друга по ситхинской кампании не мог не уважить. Смутился, опуская голову:

— Видишь, какие времена настали, — пробормотал. — Скорей бы Александр Андреевич вернулся.

Дворяне снова стали кричать, подступаясь к солдатскому сыну.

— Под кнут, разбойника!.. Рапорт писать будем!

— Что за нужда у тебя? — взмолился Родионов. — Прости, Христа ради. Не дадут ведь поговорить.

— Яшка-тойон в Кенаях одолевает, объединился с чугачами, наши и кенайские селения грабит. Перекинется вражда в Чугацкую губу и Якутат — всем плохо будет. Помогайте, пока не поздно!

— Терентий Степанович, я со своими инвалидами помочь не в силах? Где Андреич, не знаю. Плыви к Кускову на Нучек. Партия Прошки Егорова с Таракановым промышляет возле Медной реки. Ты уж прости, голубчик?!

— Да что там! — отмахнулся Лукин. — Протянул Родионову отнятые шпаги, повернулся спиной к кричавшим офицерам и зашагал к лодке.

На Нучеке Лукина встретили как родного и долгожданного гостя. Будто ледок растаял между ним и знакомыми стрелками и все оттого, что стал сожительствовать с индеанкой. Его не корили, не насмехались, не припоминали прежних проповедей. «Коли ты дошел до греха — то какой с нас спрос?» — читал Терентий на лицах и ему становилось еще горше. Ночами он молился, прося у Отца Небесного не прощения, а кары.

Все, что мог сделать Кусков для лебедевской артели, — собрал из партий, промышлявших неподалеку, полтора десятка старовояжных стрелков. Алеуты, кадьяки и чугачи не желали вмешиваться в дела кенайцев, враждующих между собой. Кусков дал отряду пороха, картечи, два фальконета и муки.

— Больше ничем помочь не могу, Терентий Степанович, — виновато развел руками. — Жди Баранова, пусть возвращает Малахова в Кенаи. Мы ведь даже без пакетбота.

Среди добровольцев, отправившихся на помощь Никольскому редуту, оказались Сысой с Прохором и Григорий Коновалов, переведенный на службу в Российско-американскую компанию. Две большие байдары пошли вдоль скалистого берега на закат дня. В Аглицкой бухте отряд высадился.

Поселенцы, жившие здесь в фактории, были беззаботны, караул не выставляли.

— Кенайцы приходят из разных враждующих селений, — говорили, — они теперь все крещены, все клянутся в верности Русскому царю и Компании, а война у них из-за старых распрей.

На другой день в Кочемакской бухте Коновалов долго высматривал берег в подзорную трубу. Солнце клонилось к закату, пора было искать место для ночлега.

— Ни зверя, ни птицы, — удивлялся Григорий, водя трубой по полосе прибоя. — Не ждут ли нас?

Береженого Бог бережет! — зевнул Гаврила Ворошилов. — Можно и на воде заночевать. Погода хорошая.

— Что же это за отдых? — возмутился Семен Чеченев, указал веслом на скалу, превратившуюся во время прилива в островок. — На кекуре заночуем, там и плавник есть для костров.

На том сошлись. Причалили к скале, вынесли на ее плоскую вершину байдары, припас и оружие. Не успели развести костры — как на матером берегу появилось около полусотни кенайцев с ружьями и рогатинами. Они расселись на корточки и задымили трубками, поплевывая под ноги, видимо были раздосадованы осторожностью отряда. Сводные стрелки делали вид, что не замечают их: раздували огонь, ставили палатку. Это не понравилось кенайцам, двое подошли к воде и стали швырять камни в сторону кекура. Коновалов подтянул к краю скалы фальконет, наставил его на озорников и молча пригрозил дымящей головешкой. Те отошли к товарищам, снова сели на корточки, поплевывая под ноги и дымя трубками.

К воде подошел Яшкатойон с отросшей бородой. Он был в стареньком одеяле, накинутом на плечи, с бостонским ружьем в руках, на его шее висело несколько черноволосых скальпов.

— Гришка! Зачем пришел? — крикнул. — Плыви в Чугачи. Петька тебе не друг, он тебе волосы резал!

— Тебе, я слышал, тоже резали! — посмеялся Коновалов. — Увел бы ты своих разбойничков от греха. А то ведь еще раз побрею!

Под хохот русских промышленных Яшка, не целясь, выстрелил в их сторону. Кенайцы, попрятавшись за камнями, выставили стволы.