Заморская Русь

— Плыви к себе, Гришка! — снова крикнул тойон, выше прежнего задирая нос. — Поймаю на Касиле, бороду отрежу и сюда пришью, — похлопал по куску сукна на бедрах.

— Еть, его! — удивленно пробормотал Коновалов. — Шутковать научили на свою голову… А вот мы сейчас тоже посмеемся, — обернулся к стрелкам: — Сысой! Федька! Положите-ка по пуле возле ног, пусть тойон нам спляшет.

Промышленные выстрелили. У ног Яшки брызнули камни, запели в отрикошетившие пули, но он не двинулся с места.

— Вот, какая гордыня! — с уважением усмехнулся Коновалов.

Из-за камней началась беспорядочная стрельба. Тойон, постояв еще с задранным носом, повернулся и не спеша ушел от воды. Пули кенайцев, не причиняя вреда, щелкали по скале. Ухнул фальконет, поставив точку. Стрельба стихла. Село солнце, стало быстро темнеть.

Ночью Галактионов, сидя в секрете, поймал лазутчика, скрутил ему руки кушаком и, побив, приволок на стан. Когда раздули костер и подтащили пленного к огню, кенаец стал утверждать, что он — перебежчик, имеет в Никольском редуте родню, а шел, чтобы предупредить: Яшка-тойон собирает большую силу, на рассвете по убылой воде хочет напасть на кекур.

— Что думаешь? — спросил Коновалов Лукина.

— Их не разберешь, кто кому — друг, кто кому — враг, кто кому — родственник. У нас, в Никольском, сегодня за одних воюют, завтра к другим переметнутся, будто с нами рассорились, а не между собой.

— Что же нам с этим делать? — Григорий с досадой кивнул на пленного.

— Караулить придется, — сказал Лукин. — А то и правда окажется подосланным.

— Рассвет скоро! — зевнул, крестясь, Коновалов. — Половина нашего войска уже не спит. Давай-ка спустим байдары на воду. А этого здесь оставим, — кивнул на кенайца.

— А вдруг перебежчик? Яшка-тойон ему голову отрежет, а родня в Никольском поселении станет нам мстить…

Отряд вышел в море затемно, оставив на кекуре тлеющий костер.

Продолжили путь без помех. Кенайца, на всякий случай, держали связанным. В полдень, на привале, он стал проситься до ветра. Ему развязали ноги, отпустив за камень.

— Гриха, глянь! — толкнул в плечо Коновалова остроглазый Галактионов.

Кенаец, пригибаясь к земле, бежал в лес.

— Ха! — сбил шапку на затылок Коновалов. — Ну и война!

— Будто я ее затеял. Со своих дружков и спрашивай, — проворчал Лукин.

Неподалеку от устья Касиловки отряд встретил галиот «Иоан Богослов».

Степан Зайков с кенайскими воинами шел на поиск своей женки, бежавшей с младенцем из Никольского поселения. Увидев Григория Коновалова в байдаре, мореход смутился, хоть не участвовал в кознях против него. Галактионов же, скаля черные от табака зубы, вскочил на борт судна, полез обниматься.

— Здоров будь, Степан Кузьмич! — застрекотал, как ни в чем не бывало и, размахивая руками, стал с жаром рассказывать. — Предали нас… Сперва шелиховские были тише воды, ниже травы, теперь вон в какой силе — всех под себя подмяли… Наш-то поехал с царем спорить, да разве плетью обух перешибешь? У них теперь при царском дворе родня, государевыми капиталами правят…

Зайков, неприязненно отстраняясь, с презрением поглядывал на стрелка.

— Рассказал бы лучше, как в Охотске пьянствовал?

Галактионов, не смущаясь, что ему не рады, стал обстоятельно рассказывать, что водки не было всю зиму, а рака самогонная хуже здешней, что весной собаки сильно громко воют, а служилые едят тухлую рыбу. Под конец пробормотал, как о пустячном:

— Здесь лучше!

Кенайцы через толмача то и дело выспрашивали, кого встретили байдарщики в Кочемакской бухте и, посоветовавшись, решили, что зайковская девка переметнулась в стан врагов.

— Проха, куда мы встряли? — обернулся к дружку Сысой. — Два брата дерутся, а мы разнимать лезем…

— Это что же, вся подмога? — спросил Зайков, поглядывая вдаль. Он ждал, что покажутся еще байдары. — Вот снимемся и уйдем в Охотск. Сами разбирайтесь в кенайских распрях.

— Баранов под Ситхой, — стал оправдываться Гаврила Ворошилов. — Малахов там же. Они и знать ничего не знают.

— Как не знают, если второй год война, — выругался мореход. — И Кусков хорош. Мог бы с партией прийти… Бросим всех, — пригрозил. — Кенайцы за неделю перережутся и начнут ваши фактории грабить… Мне-то чего? Сучка черножопая — и та сбежала…

Сам Никольский редут почти не изменился с прошлого года, но вокруг него выросло обширное селение из берестяных летников и землянок.

— Хоть бы палисад поставили, — разглядывая укрепление, нахмурился Коновалов.

— Ты и ставь! — огрызнулся Зайков. — Нам здесь не жить.

Вместо ожидаемой радости стрелки Российско-американской компании были встречены насмешками и ругательствами. Приковылял Петр Коломин, опираясь на палку, без неприязни поздоровался с Коноваловым.

— Вот как вышло, — сказал, гоняя желваки по скулам. — Может быть, твоя была правда, а может — такое счастье… Поди, оговорил меня в Охотске?

Коновалов сдвинул шапку на ухо, беззаботно рассмеялся:

— Пока в Охотск шли, о многом передумал и остыл. Дело житейское!

Хотел в Енисейск вернуться… Видать, не судьба! Что теперь прошлое поминать…