Заморская Русь

— Послужим! — беззаботно рассмеялся Прохор. — Мы с Гришкой всех перекроем!

Лукин пробормотал молитву, четверо поднялись, взяли мешки и одежду.

Кусков, Васильев и Сысой уже вышли из палатки, Терентий обернулся к Прохору, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и вышел. Их уже ждали проводники. Промышленные пошли за ними на север.

— Уродка, похоже, дочь тойона! — рассмеялся Сысой. — Прошке от нее и бежать некуда!

— Это не Сибирь, где бабы нарасхват! — усмехнулся Кусков. — У диких, чтобы не рассердить духов, каждая созревшая девка должна рожать и чем чаще — тем лучше. А если какая не может найти жениха, отец обязан найти хотя бы временного муженька. У нас, за Уралом, где девок много, если у крестьян или мещан дочь остается незамужней, родня тоже обеспокоится, — передовщик помолчал, шагая следом за проводниками, и добавил: — Поживешь среди колошей, приглядишься: много похожего с нами. Так ведь, Терентий Степанович?

Лукин обернулся и упрямо тряхнул бородой:

— Так, да не так! У них — своя правда, у нас — своя! Смешай их, та и другая кривдой станут. Един Бог — истина!

— Нашли время спорить!? — нахмурился Васька. — Неизвестно, доживем ли до вечера… И все по моей вине!

К вечеру путники вышли на равнину, покрытую мхом и чахлой невысокой березой. У озера стояли две юрты и палатки. Проводники знаками приказали чужакам ждать и вскоре вернулись, пригласив в особый балаган, покрытый кожами. Промышленные скинули парки. За колышущимися стенами усиливался ветер, темнело. Вскоре полог откинулся, пригнувшись, в балаган вошла полуголая женщина с котлом вареного мяса. С непокрытой головой и распущенными по плечам волосами она прищурилась, разглядывая гостей в полутьме. Кусков перехватил из ее рук котел с мясом и стукнул под глаз. Она плюхнулась на кучу одежды.

— Ванечка?! — бросилась на шею передовщику. Тот передал котел Лукину и, отстранившись, спросил:

— Ульяна где?

— Здесь! Живая, все плачет по Ваське, аж почернела!

— Зато ты весела и румяна! — проворчал Кусков и ткнул ей под другой глаз.

Катька ойкнула, замотала головой и снова повисла на шее мужа:

— Я ей говорю — все равно нас найдут, а она чуть не запостилась до смерти… Сегодня еле уговорила выпить мясного отвара.

— Где она? — простонал Васильев. На лбу его выступил пот.

Катерина накинула на плечи старенькую шкуру и повела Ваську в юрту, где возле очага хлопотали женщины.

— Отчего мужиков нет? — спросил Кусков, пошедший следом за ними.

— На промысле, оленей бьют! — под глазами Катерины набухали синяки.

Она откинула полог — на груде полувыделанных шкур лежало подобие изможденной старухи, в которой только по растрепанным волосам можно было узнать Ульяну.

Васька застонал, опускаясь на колени. Вмиг вспомнилось, что видел под Рождество в бане. По одному только запаху почуяв мужа, Ульяна завыла и с нечеловеческой силой вцепилась в подол его рубахи. Васька поднял жену на руки: в ней не было и трех пудов.

На другой день на стан вернулись мужчины. Собаки тянули волокуши с мясом. Позади всех, переваливаясь с боку на бок, шагал индеец странного вида.

В отличие от стройных и сухощавых сородичей он был широк в плечах, с огромной головой, растущей прямо из туловища, руки и ноги были коротки, как обрубки сучьев.

Толстяк, кряхтя, вполз в юрту и упал на шкуры. Живот его опускался и поднимался. Женщины хлопотали и раздевали его, промышленные и проводники молча сидели в стороне, ждали, когда дикарь придет в себя. А он с важностью и достоинством то и дело бросал в их сторону презрительные взгляды. Толстяка раздели, почесали ему спину и плечи, придвинули к огню.

Он сунул руку с короткими пальцами под живот, почесал в паху, затем навел пристальный взгляд на гостей.

Лукин произнес приветствие на якутатский манер и сказал, что пришли издалека по важному делу. Затем кивнул Кускову, чтобы тот раздавал подарки.

Передовщик развязал мешок, придвинул к толстяку. Женщины, щебеча, обступили его. Хозяин запустил в него руку, вытащил пачку черкасского табака, крякнул, почмокал толстыми губами, что-то пробурчал. Женщины налетели на мешок, вытряхнули из него пару одеял, медный котел, фунт бисера и корольков, табак, чай, сахар.

Глаза проводников от увиденного богатства сделались печальны.

Толстяк, подобрев, спросил:

— Что надо?

Лукин многословно как индеец стал говорить, что подлые рабы, воспользовавшись доверием русских людей, украли их жен и продали. Он намекнул, что его тойон отнесся благосклонно к купившим жен. Видимо Терентию не хватило знания языка племени. Одна бровь Толстяка опустилась на щеку, другая изогнулась коромыслом. Лукин понял, что сказал это зря.

Толстяк выпятил губы и с важностью гыркнул:

— Я сам — вождь! — Лукин добавил к подаркам пачку табака, сказанная неловкость была забыта и начался торг. Сипя и чмокая, Толстяк миролюбиво пожаловался: — Обещали привезти черную бабу, а привезли рыжую, другая только наполовину белая.

Лукин перевел сказанное Кускову, тот пробормотал, сидя с каменным лицом:

— Пусть назовет цену!

Толстяк долго сопел, соображая, насколько богаты гости, и наконец, сказал: