Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Итак, критики в восхищении, а публика? Обратимся к цифрам. Только в США первую серию «Ганнибала» (первый сезон) посмотрели 4,36 млн зрителей[491]. Следует ли удивляться, что в августе 2015-го клип YouTube о каннибализме под названием «Какова человечина на вкус?» собрал 115 604 «лайков» и лишь 4744 зрителя выразили свое неудовольствие. Общее количество просмотров — 7 590 323[492].

В наши дни вампир и каннибал слились в один образ культового монстра. Примерами могут послужить, в частности, роман «Вампир & людоед» или игра «Революция монстров». В рекламе последней сказано: «Вам надо будет съесть побольше людей, и тогда вы сможете превратиться в нового, более могучего монстра»[493].

Критики и монстры

При обзоре огромной литературы о вампирах создается впечатление, что некоторые критики разделяют восторги фэнов по поводу достоинств вампиров и проявляют сочувствие к одиноким зомби. С тех пор как Рене Жирар сформулировал свою концепцию, интерпретация монстра как козла отпущения распространилась на различные маргинальные группы[494]. Идея, что жертва, превращенная в козла отпущения, никоим образом не повинна в совершении преступлений, в которых ее обвиняют, является основой конструкции Жирара. Преставление о монстре как о символе маргинала, о том, кого подчиняют и угнетают, было развито в работах Жака Деррида, Жиля Делеза и Пьера-Феликса Гваттари. Однако теперь в центре их внимания оказались не этнические меньшинства или мигранты, а вампиры и призраки. Интересно заметить, что для левой критики изначально было типично использовать образ вампира в качестве метафоры зла, поскольку Маркс, чьи упоминания вампиров тщательно каталогизированы, так обличал недостатки капитализма. Следуя марксистской традиции, образ вампира использовался в качестве идеологической метафоры, призванной заклеймить буржуазию, сосущую кровь трудового народа[495]. Парадоксально, но эта марксистская традиция легитимизировала трансформацию этих монстров из метафоры в аналитическое понятие для критического осмысления действительности. Делез и Гваттари внесли большой вклад в превращение вампира в орудие критического анализа и рассматривали его как аномальный «гибрид», который «инфицирует» и привносит различия и разногласия, разрушая устоявшийся порядок[496]. В дискурсе деконструктивизма вампир выступает в роли разрушителя буржуазного общества, маргинального «Другого», устанавливающего важные символические границы для сообщества, и идея, что вампир — это бунтарь и изгой, получила широкий отклик в культурологических исследованиях[497]. Эти работы заложили основу для парадигматического сдвига в восприятии монстров, которые оказались в центре внимания культурологов. Согласно этому подходу, сцена из фильма Джорджа Ромеро «День мертвых», когда зомби «рвут на части и пожирают плоть американских солдат», интерпретировалась как «недвусмысленный намек на тупики представлений об американской семье, на постфордистское общество потребления и варварский характер военно-промышленного комплекса»[498]. Кроме того, вампиров стали представлять символами политического угнетения и воплощением радикальной критики капиталистического строя. Трактовки вампира как символа гендерной нетерпимости, расовой и этнической дискриминации, экономического неравенства тоже популярны[499]. Кроме того, вампиры рассматриваются как «современное воплощение греческих и римских божеств среднего уровня <…> как полубоги смерти и жизненного цикла». В вампирских историях находят признаки «одомашнивания» и «очеловечивания» вампиров: «Майер демонстрирует нам — уж извините за этот термин — гуманизм вампиров»[500]. Исходная идея в том, что монстр — это символ «Другого» и относиться к нему следует с симпатией, уважая его достоинство. Чудовища и чудовищное поведение должны быть приняты и поняты изнутри, в их собственной системе понятий. Книга Нины Ауэрбах «Наши вампиры — это мы» (1999) предложила понятную формулу, которая оказалась в высшей степени популярной[501]. «Наши вампиры — это мы» стал лозунгом времени, и в последующие два десятилетия после публикации Ауэрбах на страницах печатных изданий замелькали бесконечные «Наши каннибалы — это мы», «Наши серийные убийцы, наши супергерои — это мы», «Наши зомби — это мы», «Наши животные — это мы»! [502]