Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

В современном мире одержимость темой пищи вызывает оживленные научные и интеллектуальные дебаты о том, что можно употреблять в пищу, а что нельзя. В некоторых академических рассуждениях изображение людей в качестве пищи в популярной культуре выглядит как норма: «Во многих историях о каннибалах и вампирах одна из центральных тем — человеческая раса превратилась в продукт питания»[513]. А у крайних экологистов отрицание идеи человеческой исключительности порождает заявления типа «пищевой подход к смерти», как, например, у Вэл Пламвуд: «Все мы — пища, своей смертью мы кормим других» и «Новые способы обращения с трупами людей могут утвердить смерть как новую возможность дать жить другим в экологической общности»[514].

Итак, переворот в отношении к монстрам-убийцам и в произведениях популярной культуры, и в академических трудах не как к преступникам, а как к жертвам социального угнетения, превратил их в предмет симпатии и идеализации. Эстетизация насилия сыграла важную роль в размывании понятия «Другого», в результате чего возникли субкультуры любителей зомби и вампиров и почитателей серийных убийц[515]. Идеализация монстров не поощряет терпимость по отношению к Другому: напротив, она приводит в действие сценарий, при котором люди начинают отрицать ценность человечества. Вместо того чтобы создать более гармоничный мир, в котором процветало бы все живое, отрицание гуманизма и человеческой исключительности, которые четко выражены на страницах произведений, рассмотренных в этой главе, утверждает радикальную дегуманизацию человечества. Это новое, пересмотренное отношение к монстрам вымышленным и реальным способствовало развитию индустрии «устрашающих развлечений»[516] и создало условия для формирования танатопатии — квинтэссенции отражения этих идей в современной культуре.

Постсоветские монстры

В этой главе мы рассмотрели схожие черты между монстрами англо-американского происхождения и их постсоветскими аналогами. Теперь можно остановиться на их культурной специфике. Наиболее принципиальное различие состоит в том, какую социальную роль играют в воображаемом мире русские и англоязычные вампиры.

В американском варианте вампиры — маргиналы. Они боятся быть разоблаченными и тщательно скрывают свою сущность. В телесериале «Родня: избранные» вампирский принц управляет своим кланом, в котором действует сложный набор строго установленных правил, так называемый «маскарад». Нарушившего правила ожидает суровая кара. Даже те вампиры, что появляются на людях, никак не влияют на их жизнь, предпочитая держаться особняком. В «Дневниках вампира» люди противостоят вампирам; существующий Совет Учредителей прикладывает все усилия для того, чтобы разоблачить их и защитить свой город. Сколь могущественны бы ни были вампиры по сравнению с людьми, в англоязычных историях они никогда не определяют законы человеческого бытия.

Что характерно, некоторые писатели и кинематографисты трактуют эту вампирскую маргинальность в историческом ключе. В таких историях, как «Мир иной» и «Сумерки», в Средние века миром правили вампиры. Однако со временем люди взяли верх, и в современном обществе ничего подобного уже не наблюдается. Нынешним вампирам приходится признать свой маргинальный статус. Американским вампирам надо адаптироваться, общаться с людьми и в известной степени придерживаться их правил. Например, в «Сумерках» вампиры посещают школу и тщательно скрывают тот факт, что они не стареют. Возможно, маргинальный статус — это одно из тех свойств англоязычного вампира, которое пробудило дополнительные симпатии широкой публики, исследователей и критиков, что тоже сказалось на непонимании более широкой культурной роли современных монстров.

Что же касается постсоветских вампиров, то их роль в воображаемом мире существенно отличается от англоязычных собратьев. Да, они тоже создают секретные сообщества, но по отношению к людям никоим образом не маргиналы. Структура, которую они образуют, больше всего напоминает мафиозную организацию или ФСБ. Вампиры устанавливают свои правила и управляют людьми. В постсоветской беллетристике (как и в политическом дискурсе) постоянно присутствуют средневековые аллюзии. Но, в отличие от США и Великобритании, в данном случае готические мотивы вовсе не означают, что тоталитарное вампирское правление относится к далекому прошлому. Монстры постсоветских фантазий воплощают собой особенности современных социальных трансформаций, происходящих в стране.