Запад

Он почти не вспоминал о Беллмане после его отъезда: кривоногий шони рысцой последовал за ним с грузом буйволиного мяса, сушеной рыбы и большим запасом маленьких печений, которые индейцы пекут из разных корней, – сам Деверо их не любил, но в чрезвычайных обстоятельствах они были очень кстати.

Деверо упер свой мушкет прикладом в плечо, а дуло приставил к шее мальчишки, потом сорвал с его украшенной лентами головы цилиндр, положил его на землю и ногой указал индейцу открыть сумки, жестяной сундучок и показать ему прочие останки беллмановской эскапады, плотно прижав дуло теперь к лицу мальчика.

– Что случилось?

Еще раньше, когда ехал один вдоль Миссури, он повстречал испанского монаха, которому поведал о своем путешествии и о том, что ищет.

Тощий, почти лысый монах слушал, кивая, пока Беллман рассказывал ему о том, что известно о костях и что неизвестно: судя по всему, они очень старые; огромных размеров; похоже, принадлежат какому-то неведомому доселе виду гигантских зверей; некоторые, в том числе он сам, считают, что такие животные могут и теперь бродить по обширным безлюдным пространствам за рекой Миссисипи.

Грубое выцветшее одеяние монаха свисало до лодыжек над босыми ступнями. Руки у него были маленькие, коричневые, с короткими грязными ногтями. Приятное лицо имело выражение спокойное и добродушное. Он смотрел вдаль, туда, где река длинной дугой едва заметно загибалась к западу.

– Вы найдете их, – сказал он со спокойной убежденностью. – Бог никогда не допускает, чтобы Его твари были уничтожены. Земля наша – каждая ее часть, даже малая кроха – сотворена Создателем такой совершенной, какой Он захотел ее сделать, и будет пребывать таковой до конца своего.

Беллман не знал, что ответить.

Высмеять религиозные убеждения человека легко, но Беллману казалось невежливым, а тем более неблагодарным не согласиться с монахом, учитывая его обещание взять с собой пачку писем для Бесс, чтобы отправить их по возвращении в Сент-Луис.

Ему не хотелось говорить, что он не склонен верить ни единому утверждению монаха, что он не думает, будто все и вся, включая гигантских животных, должны благодарить Бога за свое бытие или небытие.

Казалось неучтивым объяснять ему, что ноги его давным-давно не было ни в какой церкви, что уже много лет по воскресеньям он провожал сестру и дочь до порога храма, а сам уходил.

Они замолчали. В тишине было слышно ритмичное шлепанье волн о низкий деревянный борт плоскодонки, по мере того как гребец трудолюбиво погружал весло в воду и поднимал вверх, двигаясь против течения.

Вероятно, монах почувствовал замешательство Беллмана или даже угадал недостаток в нем веры. Он пообещал ему обязательно оставить письма в почтовом отделении Сент-Луиса, когда доберется туда.

– Спасибо, – поблагодарил его Беллман.

Теперь казалось, что та встреча с монахом случилась очень давно, что это давнее событие принадлежит какому-то иному миру. По его подсчетам, с тех пор они с мальчиком прошли около тысячи миль, а может, и немного больше.

Покинув Деверо, они вместе пережили самые разные превратности погоды, преодолели всевозможные трудности ландшафта и неблагоприятных условий местности. В ту первую весну, когда они начали прокладывать путь вдоль реки на северо-запад, несколько недель ясного неба и теплого ветерка сменились беспрерывными дождями. Не было ничего, кроме воды, льющейся на черные волосы мальчика, на огромную губку беллмановского пальто и костлявые, засаленные холки лошадей. Мальчик достал из дорожного тюка пару рейтуз и какое-то подобие хитона, чтобы прикрыть свое заскорузлое полуголое тело. Часто им приходилось идти пешком, потому что долго ехать верхом было слишком холодно.

Потом наступило лето с роями мошкары, кусачими мухами и москитами, с твердой спекшейся землей, напоминавшей гигантскую доску, утыканную гвоздями, вбитыми в комья величиной с кулак копытами многих тысяч бизонов. Долгие дни верхом или на ногах под палящим солнцем. Мальчик снова в своем «фартучке»; большая тень Беллмана и маленькая, корявая – мальчика, нависающие над ними фигуры лошадей. Носки у Беллмана давным-давно совсем истерлись, ноги в дырявых сапогах распухли и стали серыми, как старые промокшие газеты.

А за летом – зима, когда они днями напролет, до самой ночи, обшаривали округу в поисках чего-нибудь съедобного, когда ни на одном кусте или дереве не росло ничего живого, когда приходилось есть кору и корни и лишь иногда – лягушку-быка, выкопанную мальчиком из замерзшей земли.