Западноевропейская поэзия XX века

I

Изящные балконы от глаз листва укрыла, —

заросший сад не знает заботы человека…
В моих стихах встречалась стократ такая вилла,
пример архитектуры семнадцатого века.

Ей бесконечно трудно мириться с долей новой,

она грустит о частых ватагах шумных в старом
саду, о пышных пиршествах под сводами столовой
и о балах в гостиной, уплывшей к антикварам.

Бывал здесь Дом Ансальдо, и Дом Раттацци — тоже[153]

,а кто владельцев виллы сегодня навещает?
Авто, фырча, подкатит — и пассажиры в коже
горгоной о приезде своем оповещают[154].

Залаяла собака, шаги — и дверь бесшумно

открылась… Здесь, где тихо, как в монастырской келье,
живет Тото Мерумени; мать не встает с постели,
на ладан тетка дышит, а дядя — слабоумный.

II

Двадцатипятилетний Тото — раним, изнежен,

неплохо образован, словесности любитель,
умом не блещет… Нравственность? О! здесь Тото небрежен,
сын времени, прогресса типичный представитель.

Он не богат, и время «сбывать слова»[155]

приспело(его кумир, Петрарка!) — статейки нынче в моде,
но он избрал изгнанье, милей не зная дела,
чем о былых проказах размыслить на свободе.

Нельзя назвать недобрым его. Он деньги может

для бедных дать, он первую пошлет клубнику другу,
придет с вопросом школьник — он школьнику поможет,
окажет эмигранту посильную услугу.

Свои ошибки зная, он не кусает локти.

Нельзя назвать недобрым его. Он добр, по Ницше:
«…меня смешат ничтожества, что добротою высшей
кичатся лишь затем, что у них тупые когти…»

Труды окончив, можно и поиграть немножко

под вековою сенью на травке глянцевитой
с любезными друзьями — охрипшей сойкой, кошкой
и чудо-обезьянкой, чье имя Макакита…

III

Жизнь все свои посулы давно взяла обратно.

Он звал Любовь, лелея актрис мечтою жаркой, —
актрисы и принцессы исчезли безвозвратно,
теперь он делит ложе с молоденькой кухаркой.

Лишь только дом затихнет, на цыпочках девица,

свежа, как ранним утром на ветке плод нектарный,
к нему, босая, входит и на него ложится —
и он ее сжимает в объятьях, благодарный…

IV

Истоки чувств со временем сухими оказались —

последствия болезни неизлечимо стойкой:
с беднягой сделал то же мучительный анализ,
что сильный ветер делает с пылающей постройкой.

Но, как на месте дома, доставшегося в пищу

огню, родятся шпажники — пожарищ украшенье,
сия душа, которая подобна пепелищу,
стихи — цветочки чахлые — рождает в утешенье…

V

Тото почти что счастлив. Он мысль перемежает

созвучьями, — безделье простительно невежде!
Тото в себе замкнулся, Тото соображает,
жизнь Духа постигая, не понятую прежде.

Поскольку голос небольшой — и бесконечна нива

любимого искусства и свой всему черед,
Тото творит — наука мне! — и ждет честолюбиво.
Однажды он родился. Однажды он умрет.