Западноевропейская поэзия XX века

Габриэле д’Аннунцио (1863–1938). — Поэт, прозаик, драматург. Творчество д’Аннунцио отразило в себе едва ли не все особенности литературных течений на рубеже двух столетий. Изощренная по форме сенсуалистическая поэзия д’Аннунцио, еще далекая вначале от риторики будущего «сверхпоэта», отличалась смелостью эксперимента в сфере поэтического языка, во многом определив направление последующих поисков в этой области. Самыми серьезными достижениями д’Аннунцио-лирика являются «Райская поэма», с ее мотивами любви и мечтой о родной земле, и цикл «Алкион» (1904) — написанный на одном дыхании гимн лету.

Одержимый гипертрофированным самолюбием, движимый отчасти ницшеанскими идеями «сверхчеловека», отчасти жаждой популярности, д’Аннунцио проделал путь от националистических и империалистических проповедей до принятия фашизма (любопытно при этом, что в последние дни жизни он сочинил эпиграмму на Гитлера).

Основные поэтические произведения д’Аннунцио: «Весна», 1879; «Новая песнь», 1882; «Римские элегии», 1892; «Райская поэма», 1893; «Гимны», 1903–1912.

На русский язык переведена большая часть прозаических и драматургических сочинений д’Аннунцио, чего нельзя сказать о его поэзии.

О МЕСЯЦА СЕРП НЕВЫСОКИЙ Перевод Евг. Солоновича

О месяца серп невысокий,
в пустынных волнах отраженный,
о серп серебристый, каких сновидений
колышется нива в сиянье твоем!

Дыхание трепетных листьев,

и вздохи цветов на полянах,
и сонное море… — ни песен, ни вскрика,
ни звука не слышит безмолвный простор.

Усталый гурман и любовник,

бессмертный народ засыпает…
О серп невысокий, каких сновидений
колышется нива в сиянье твоем!

ВЕЧЕР Перевод А. Ларина

I

О милости прошу — не уходите

во тьму. Останьтесь! Неужели надо
вам света? Нет! Останьтесь, чтобы спада
не знал мой сон. Молю, не уходите.

Мне чудится, что нас изъест, как пламя,

палящий свет. Как долго день тянулся,
как долго! Я невольно содрогнулся:
он возвратится снова. Свет — как пламя.

Он мучит нас. В полдневном свете взгляды

мертвы в глазах усталых ваших. Тщатся,
но словно не решаются подняться
завесы век, и гаснут ваши взгляды.

Нет ничего, нет ничего печальней

в приходе тьмы, чем миг, когда на коже
ресницы застывают, как на ложе,
а складки губ лежат еще печальней.

II

Но кто найдет глаза щедрей и глубже,

чем ваши, если солнечное око
погаснет? И какой душе от рока
достался в дар провал грустней и глубже?

Я ничего подобного не знаю,

что бы лучилось столь же величаво
в вечерней мгле — бледна созвездий лава,
бледны цветы. Подобного не знаю.

Но что уравновешивает в жизни

моей души паденья без предела
и ужасы? Не умирает тело,
причастное потусторонней жизни.

С причудливым и зыбким очертаньем

слилась на небе тьмы вечерней пена,
на волосы ложится постепенно
вся эта тьма единым очертаньем,

одной волною и одной рекою

таинственной, упрямо вовлекая
в свои круги и память иссекая,
вторгаясь в разум древнею рекою.

III

Ты, в чьих глазах огромных средоточье

души моей и сердца трепетанье,
плачь надо мною, плачь, сестра страданья,
сестра заката, жизни средоточье.

Чтобы утешиться в минуту скорби,

тебя я создал из чистейшей сути,
нетленный призрак, но в душевной смуте
ты не утешишь глубочайшей скорби.