Запах снега

Собрались все, кроме Капца и Вальки. Откровенно говоря, пурговать в холодной палатке – удовольствие ниже среднего. Неспешно одевшись и собрав снаряжение, они вышли, когда рассвело. Шли по джи-пи-эсу к точке, где вчера Граф углядел в скалах понижение, поставленной примерно. Виталик и Надюха, кажется, впервые за поход шли вместе и вели начатый еще с утра разговор про детский спорт. Вопрос живо интересовал обоих: Виталика как тренера, Надежду как мать. Несмотря на жаркие споры, было видно, что общение обоим приносит удовольствие. «Как у них все ладно», – улыбнулся Граф.

Андраш, наспех прилатавший к недостаточно длинной куртке кусок авизента, чтобы не задувало спину, был похож на бежавшего из-под Москвы француза. Сегодня он сильно отставал.

– Что с ним, Граф? – спрашивала Личка. – Я думала, ему все нипочем, он железный.

– В нем есть надлом, и рано или поздно он сломается, – пожимал плечами Бессонов.

Личка вспомнила вчерашние шуточки Андраша:

– Всех альпинистов, выживших в горах и умерших своей смертью, можно пересчитать по пальцам рук… Если, конечно, у вас они еще есть²⁷!

Безжалостный ветер едва не сбивал с ног. Граф приказал распустить лавшнуры и пошел «елочкой». По набиравшему крутизну склону мимо них катились снежки, накатывая на себе все больше и больше слоев снега.

– Улитки, – сказал Граф. – Ничего хорошего.

Как будто вторя его выводам, вдали раздался мощный «ух». Все остановились. Кто-то пригнулся, кто-то втянул голову в плечи. Все понимали, что значило это уханье. Граф обернулся и закричал:

– Финита ля комедия! Разворачиваемся!

Все молча развернулись и поехали по лыжне вниз, Граф только успел крикнуть им вслед:

– Дистанцию!!

XX

Пурга. Холодно. Хлопает синий полог палатки. Спальники покрыты узорчатой изморозью – влажно. Влажность выходит с теплым воздухом из ртов, оседая на лицах. Граф, Личка, Надюха, Виталик, Андраш, Валька и Капец лежат в палатке посреди бесконечной сероватой белизны. Отсидка.

Не спится. Вместо того, чтобы дремать, копя силы на следующий день, все ворочаются, толкаются. Наконец, Андраш высовывается из спального мешка и достает из рюкзака карманную книгу.

– Это была самая маленькая книжка в доме, вот я ее и взял.

– У меня бок затек, – говорит Виталик, приподнимаясь на локте. – Главная травма похода – пролежни! Хочешь, я вслух почитаю?

Андраш отдает ему книжку и залезает обратно в спальник, прижимаясь к Вальке теплым боком, и они накрываются, стараясь не касаться верхней части спальника. Не выпуская из лап Надежду, Виталик подтягивает под голову шмотник ²⁸и, держа на весу книжку, начинает читать.

– Старик рыбачил совсем один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы.

Валька берет кружку с остатками почти замерзшего чая, пробует, говорит:

– У меня атрофировались вкусовые рецепторы, – и пристально вглядывается в кружку. – Вы клали сахар в чай?

– Я положила, Валь, – отвечает из-под спальника Лика.

Валька медленно размешивает чай в кружке неизвестно откуда подвернувшимся огрызком карандаша. Капец, скрипя, переворачивается на другой бок и толкает Вальку под локоть.

– Юр-ак-куратней! – Валька отстраняется и морщится. Чай, словно некая плотная субстанция, подползает к краю чашки и, разделившись на несколько быстрых шариков, выплескивается на спальник.

– 

Твою мать! – Не переставая морщиться, говорит Валька.

Все глядят на него, потому что он впервые за поход матерится.

Лика выбирается из медвежьих объятий Графа, который, кажется, спит. Лезет в свой зеленый, пахнущий сыростью, салом и шоколадом мешок с заначками и достает оттуда полплитки «Аленки». Она ненавидит шоколад «Аленка», но разворачивает мокрую обертку и с каким-то мазохистическим наслаждением отправляет в рот, прожевывает и проглатывает твердые коричневые квадратики. Несколько кусочков она кладет в рот Графу. Он с улыбкой прожевывает их и спит дальше.

– Ему теперь уже больше не снились ни бури, ни женщины, ни великие события, ни огромные рыбы, ни драки, ни состязания в силе, ни жена. Ему снились только далекие страны и львята, выходящие на берег. Словно котята, они резвились в сумеречной мгле, и он любил их так же, как любил мальчика. Но мальчик ему никогда не снился.

– Дай я почитаю, – говорит Андраш, – ты уже хрипишь.

Виталик отпускает Надюху, отдает Андрашу книжку, а сам подползает к печке. Андраш начинает читать, по-ученически старательно и выразительно.