Запас прочности

– Семёнов, – подсказал тот.

– Это у которого под Брянском брата убили? – подал голос Поляков.

– Ну да, – отозвался старшина.

– Так дальше что? – не выдержал Савельев.

– Что дальше… Семёнов лимонку нежненько так сверху в танк и опустил. Там же дырка большая, на месте башни-то… Ну, и готово. Всех троих одним махом.

– Одним махом, – эхом повторил комбат. Помолчал. – А может, языка надо было взять?

Поляков промолчал, не сказал, что Семёнов языка брать не собирался. А Деркач вступился за него.

– Видно, ситуация не позволила.

Они прошли по всей позиции роты. Кое-где комбат задерживался, коротко беседовал с бойцами. У пулеметчиков проверял обзор, сектора обстрела. На правом фланге остановился у пожилого бойца с немецким пулеметом. Кивнул на него.

– А эта машинка откуда? – Как будто про себя протянул: – Машиненгевер…

Поляков пояснил:

– Да это мы в Малеево прихватили. Вы ж там были…

– Были… – задумчиво протянул комбат. – И как? – поинтересовался он у пулеметчика.

Тот пожал плечами.

– Да в бою еще не пробовал. А так, для тренировки пару очередей дал. Вроде нормально бьет.

– Ну, – сказал Савельев, – бей!

А потом, отозвав его в сторонку, тихо, почти шепотом, добавил:

– Знаю, что пулеметы эти хороши. Только ты их вслух особо не расхваливай. Усек? А то начнешь рассказ здесь, а заканчивать будешь где-нибудь в Сибири. В лагере.

Лицо у Деркача побледнело, вытянулось. Он хотел что-то сказать, но Савельев остудил его.

– Ты понял? Хвалить оружие противника – последнее дело. Кое-кто не поймет. Я сам в разведке немного послужил. Знаю. Так что, когда вдвоем с тобой чай будем пить, расскажешь. И то – с оглядкой. А больше – ни гугу. – Повторил: – Понял?

Деркач сглотнул слюну, внезапно заполнившую весь рот. Повел плечами, для чего-то оглянулся, кивнул.

– Понял.

– Ну вот. Пулеметы хороши, но твоих слов я не слышал. – Потом добавил: – И смени позицию пулеметчика. А то эти тренировочные очереди немцы, что под танком сидели, небось засекли. Так что первая мина в эту точку и прилетит. А место это оставь как запасную позицию. Потом в бою сориентируешься.

Деркач кивнул, многозначительно сказал:

– Все по всем вопросам понял.

Савельев повернулся к сопровождающим. Задумался о чем-то. Потом спросил:

– А как с питанием? Горячим бойцов успеваете кормить?

– Пока тихо – успеваем. Ну а если бой… тут уж не загадаешь, как будет, – ответил Стариков, почесав за ухом. – Есть другая проблема. Вши так заели – мочи нет. Вот бочку с трудом нашли. Одежку прожаривать будем. – Вздохнул. – Другой управы на эту гадость нет. Одна надежа – прожарка. А на это время нужно. Ежели завтра фашист день помолчит – успеем.

Савельев покачал головой.

– Да, это тоже проблема. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. – Обернулся к Деркачу. – Может, в ночь и начнете? Подальше в лес зайти можно, сверху чем-то прикрыть…

Деркач не согласился:

– Это ж не на час работы. Людям всю ночь не спать. А если завтра бой? Воевать лучше вшивым, чем сонным. Злее будем.

Савельев кивнул.

– Тоже верно.

Проводив комбата, ротный надолго задумался. Потом спросил Полякова:

– Слушай, я, может, что-то не то ляпнул, комбат вроде недовольный ушел?

Димка пожал плечами.

– А мне показалось, что ушел он очень даже довольный.

– Да? Ну ладно. Если что не так – переживем. – И добавил свое любимое: – Живы будем – не помрем. – Потом спросил неожиданно: – А что это он насчет танка говорил? Крестником каким-то тебя назвал?

Поляков пожал плечами.

– Да не бери в голову. Мелочи это.

– Мелочи… – недовольно протянул Деркач. – Для кого-то, может, мелочи. А для меня мелочей не бывает. Ну? Колись!

– Да что колоться? Я этот танк в первом же бою подбил. Ну и что?

Деркач вздохнул, покачал головой, похлопал его по плечу.

– Скромняга… Орден тебе за это причитается. Ладно, после победы получишь.

А с рассветом на роту обрушилась лавина огня. Минут двадцать сотни снарядов и мин перепахивали нашу оборону. Поляков изо всей силы вжимался в дно траншеи. Понимал, что надо поднять голову, осмотреться, оценить обстановку. Но сил на это не было. Как будто ненасытный молох вжимал его тело в землю. И он не мог пересилить неведомо откуда навалившийся на него мучительный страх. Порой сверху сыпались земля, клочья дерна, песок. Стенки траншеи вздрагивали и гудели. Огонь был такой плотный, что свиста снарядов и мин почти не было слышно. Только взрывы. Не отдельное уханье разрывающихся боеприпасов, а сплошной гул. Потом этот гул стал медленно удаляться. Немцы перенесли огонь в глубину обороны. Поляков приподнял голову. И вовремя – над ним уже навис Деркач. Крикнул в самое ухо:

– Ну как, живой?

Поляков скорее прочитал это по губам, чем услышал – уши заложило. Он отчаянно замотал головой, зажал голову руками. Перед ним мелькало лицо командира с открытым в беззвучном крике ртом. Он сел, облокотившись на стенку траншеи. Деркач ладонями плотно зажал его уши, надул щеки, и Димка понял, что нужно делать. Он поднатужился, как бывало в детстве, когда после купания в ставке надо было выгнать воду из ушей. Что-то внутри него щелкнуло, и слух возвратился. Окружающий мир ожил.