Запасный выход

Представьте себе жаркий летний день, склоны Сойока – небольшой горы, даже, скорее, горки, название которой значит «позвонок», «косточка». Этот позвонок, наверное, слишком велик для птицы Кан-Кереде, которая могла посадить себе на шею богатыря вместе с богатырским конем. И слишком мал для любой из трех рыб Кер-Балык, на которых покоится земля. Как бы мне ни хотелось, эта горка не пробуждает никаких здешних мифологических ассоциаций, с моей точки зрения она больше всего похожа просто на остренький позвонок на спине дорогой тебе женщины.

Гор сойоков очень много на карте той возлюбленной местности в различных районах.

У подножия этого позвонка есть несколько уютных полян, где раньше был покос Абая. Урочище называется Ташту-Меес, то есть каменистый южный склон. А совсем рядом, чуть ниже по течению говорливой речки Кулаш, стоял наш кордон – три старых, но еще крепких дома, скотный двор, дизельная и конюшня.

С севера – праздничные склоны Сойока с небольшими скальными выступами и раскиданными тут и там лиственницами, с юга – стена деревьев, а между севером и югом вдоль говорливого Кулаша вытянуты узкие поляны.

На краю одной из полян под толстой лиственницей Абай расседлывал и привязывал своего Бурлю, разжигал костерок, доставал из седельных сумок чай и соль в кожаных мешочках, лепешки, сливки, молоток и маленькую наковаленку для отбивки кос, острое основание которой вбивал в корень лиственницы.

Нет в мире ничего более уютного, чем этот стан в Ташту-Меесе. На подстилку из желтой лиственничной хвои брошены конские потники, Абай сидит на них и оттягивает молотком острия своих литовок. Лезвия у них за долгие годы сточились и стали совсем узкими.

Некоторые могут справится с покосом или дровами просто за счет своей силы – вон у Пети Чалчикова литовка чуть не двенадцатого номера, он бы и еще больше взял, но таких, наверное, не существует в природе. А мы вынуждены хитрить.

Зимой, когда кололи дрова Абаю, он показывал мне крохотные, еле различимые трещинки в самой сердцевине спила, вдоль которых и следует бить колуном. В расколы сучковатых чурок он утрамбовывал снег и говорил ударить еще разок «по снегу». Не знаю, помогали ли те трещинки толщиной с волосок и снег, но уверенность, что я делаю по науке и знаю секрет, придавала сил.

Покос Абая был совсем рядом с домом, но все равно мы сначала пили чай. Торопливо, без особого удовольствия, просто выполняли некий ритуал предварительного чаепития. Потом он снимал подвешенные на дереве литовки и поднимал лучки на косовищах повыше, на высоту моего пупка.

Сначала Абай проходил вдоль прокоса вместе со мной и чуть поправлял, следил за моей техникой, напоминал прижимать пятку косы к земле, регулировал замах. Помогал освоить то, что помогает нам, слабосильным по сравнению с Петей Чалчиковым, получать удовольствие от тяжелой работы.

Потом отставал, наблюдал, а после уходил на стан и сидел там под лиственницей, отбивал литовки. Оттянув лезвие до невообразимой остроты, пройдясь оселком, он вручал мне косу и забирал другую. И опять стучал молотком.

Я косил самыми острыми косами на свете, и они сами тащили меня за собой. В конце прокоса оборачивался и любовался постриженной широкой полосой, смотрел на яркое небо, на солнечную поляну, на толстую лиственницу, из-под которой поднимался дымок и звучал звон отбиваемой литовки. Мне казалось, что я недополучил в моем городском московском детстве каких-то необходимых витаминов для своего развития и получаю сейчас, глядя на все это.

На перекурах Абай рассказывал истории из своей жизни. Историю о том, как он видел еврея. О том, как он заперся в туалете самолета. О том, как во время срочной службы заснул на посту. Каждая история была необыкновенно длинна и парила по кругу с повторами. Начало и основу истории излагал Абай, а дальше все участники событий тщательно пересказывали ее друг другу по нескольку раз, и их речи полностью воспроизводились. Мягко дрожала от спадающего жара зола в нашем костерке, звучал медленный, чуть надсаженный голос, и я впадал в цепенящую полудрему.

Умрешь – начнешь опять сначала. Будешь слушать приятный даже на ощупь шелест срезаемой травы, потихоньку переступая ногами, входить, размахивая косой, в освежающую тень от деревьев, потом выходить на солнце, тело будет радоваться в хорошей работе, голова будет восхитительно пуста. Тебя будут окружать неколебимые гнедые стволы лиственниц, травянистые южные склоны Сойока и мохнатые от кедров северные склоны Башту, крики кедровок и стрекот саранчи. Осмысленный и яркий свет.

Я получал недополученные в городском московском детстве витамины, которые работают до сих пор. И каждый раз, когда я слышу запах скошенной травы или беру в руки литовку, я чувствую их в себе.

Итак, я сказал, что с середины августа начал каждый день накашивать по утрам и вечерам траву для нашего коня.

Что за странный человек? – спросите вы. Зачем ему не живется в московской квартире? Ради покупки такой квартиры многие люди тратят свои бесценные жизни и лучшие силы.