Записи на таблицах

Ноах застыл в ужасе. Голос бы осязаем, как — будто невидимый собеседник находился за его спиной, и его дыхание ощущалось… или это было дуновение ветра?

Конец… он давно чувствовал приход конца, в диких плясках толпы на улицах во время праздников, в разврате, прокравшемся и в его семью, в произволе вождей и обмане ближних, в душных пыльных вечерах, когда грудь лихорадочно дышала и лоб покрывался горячим потом… это бессмысленное и дикое существование всего сущего вокруг себя… бег по кругу, утреннее похмелье после выпитого вина, отчетливое понимание того, что не может так продолжаться, ожидание прохладной волны воздуха, прикосновения волны, смывающей все на своем пути…

Конец всякой плоти…

Он слышал голос. Слышал три произнесенных слова и не мог подняться с постеленного на крышу ковра, скованный ужасом. Ему хотелось бежать, спрятаться…

А голос продолжал звучать, то тихо, то громко, и слова капали, словно вода из кувшина… Ноах начинал понимать, Кто говорит с ним:

Ночь напролет говорил Ноах с Ним, то поддакивая и качая головой в знак одобрения, то хватаясь за волосы и рыдая, ибо настолько страшными были произнесенные его незримым собеседником слова, что выдержать их смысл добрая душа праведного Ноаха не могла…

«Я истреблю их с землею» — говорил голос.

«Господи Всевышний», — взмолился Ноах, всплеснув ладонями и повернув лицо к небу, — «воистину, мир наполнился грехом и скверной, но неужели Ты уничтожишь все живое, чье дыханье ты сам подарил, чьи души даны тобою?»

«Я истреблю их», — повторил неслышный другим голос, — ««Но ты, Ноах, и семья твоя нашли приязнь в очах моих. И ты не погибнешь, и от тебя произведу я заново род человеческий»

«Но как спасешь ты меня, и жену мою, и детей моих, и их жен и внуков моих?» — вопрошал Ноах.

«Сделай себе ковчег из дерева гофэр; с отделениями сделай ковчег и осмоли его внутри и снаружи смолою. И вот как сделаешь его: триста локтей длина ковчега, пятьдесят локтей ширина его и тридцать локтей высота его. Сделай отверстие в ковчеге и в локоть сведи его кверху, и дверь ковчега помести сбоку его; с нижними, вторыми и третьими жилищами сделай его. И Я вот, наведу потоп, воду на землю, чтобы истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что на земле, скончается. Но с тобою Я установлю Мой союз, и войдешь в ковчег ты и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою. А от всего живущего, от всякой плоти по два из всех введешь в ковчег, чтоб они остались с тобою в живых; мужского пола и женского пусть они будут. Из птиц по роду их и из скота по роду его, и из всех движущихся по земле по роду их, по два из всех войдут к тебе, чтобы остались в живых. А ты возьми себе всякой пищи, какою питаются, и собери к себе; и будет она тебе и им пищею.»

«Но как могу я спастись сам, и не предупредить других, ибо мне жаль их, этих слепцов, во тьме ходящих, не ведающих, что творят, ибо люди они, такие же, как и я, и жизнь ты дал и мне, и им, и множеству таких?» — спрашивал добрый Ноах, и из глаз его упала скупая слеза, ибо скорбил он о тысячах, которым дано погибнуть страшной смертью.

«Даже если ты скажешь им, Ноах, они не поверят тебе, они будут смеяться над тобой, плевать в твое лицо, а, возможно, и уничтожат тебя и весь род свой!» — голос стал слабее, и последние слова Ноах едва услышал…

На берегу Евфрата построена была верфь корабельная, размеров невиданных доселе, не малые речные суденышки строились на ней. Огромный корабль, невиданных доселе размеров, возводился на верфи, драгоценные стволы дерева гофэр спускались по течению Евфрата с северных гор. Все богатство свое Ноах отдал корабелам, и сам присутствовал на верфи денно и нощно, наблюдая за ходом строительства.

Никто из жителей Шуррупака не понимал, зачем странный богатый старик строит этот огромный корабль, негодный для плавания по Евфрату, негодный ни для чего, кроме как красоваться исполинским монументом. Высота борта корабля была больше, чем высота городского зиккурата, в его огромном трюме могло разместиться все население города, а смола, покрывающая борта, пахла так резко и сильно, что горожане не могли дышать в жаркие дни августа, но они мало думали об этом, поглощенные чередой карнавалов, суетой базарных дней, мимолетными размышлениями…

Тем не менее, городские старейшины нанесли визит Ноаху, она пришли на верфь утром, когда жара не была такой яростной, и завели разговор издалека, ссылаясь на неурожай на полях, заиливание оросительных каналов, празднике в честь нового месяца, но постепенно разговор перешел к строительству корабля.

«Скажите мне откровенно, Ноах, вы всей семьей в Дильмун собрались?» — спросил один из старейшин. «Чем вам так плохо в Шуррупаке? Городской казне отдаете малую часть доходов, от участия в празднествах увиливаете, и никто вас за это не трогает, дочерей ваших прячете от наших молодых людей, как-будто честь нынче в чести (при этом старейшина облизнул губы). До Дильмуна ваше огромное судно просто не доплывет! Оно же тут же в иле увязнет!»