Записки. 1875–1917

По возвращении в Смоленск, узнал я про разделение Северо-Западного фронта на два — Западный, на котором оставался я, и на Северный, на который был назначен главноуполномоченным член Гос. Совета А. Д. Зиновьев, совместивший эту должность с обязанностями главноуполномоченного Петроградского Тылового района. В руках главнокомандующего Северо-Западного фронта было сосредоточено до разделения семь армий и одно время еще три крепости. Справляться ему с этим было исключительно трудно, и посему и последовало разделение фронта на два. В Северный фронт отошли две армии — 5-я и 12-я. Скажу откровенно, что меня это выделение прямо обрадовало, ибо эти две армии были столь отдалены, что связи с их краснокрестными учреждениями у меня не было почти никакой. Их особоуполномоченных я ни разу за этот месяц не видел, а руководить ими, при полном бездействии почты и почти полном телеграфа совершенно не мог. Однако, еще до передачи мною моих обязанностей по этим армиям Зиновьеву, мне пришлось по требованию нового Главнокомандующего Северным фронтом генерала Рузского, основанному на «Положении о полевом Управлении армией в военное время» отчислить от должности старшего врача, находившегося в Пскове Евгениевского госпиталя (фамилии его не помню) за его якобы бестактность и отсутствие административных способностей. К сожалению проверить эти обвинения я уже не мог. Как выяснилось, причиной этого требования явилась жалоба Рузскому со стороны бывшей сестрой в этом госпитале вел. княгини Марии Павловны Младшей. Утверждали, что она находилась под влиянием одного из младших врачей, не ладившему со старшим, и пожаловалась на него Рузскому. Про этот инцидент великая княгиня говорит сама в своих мемуарах.

Уже около 25-го сентября положение на фронте установилось, Молодечненская операция была доведена до успешного конца, и дальнейший отход был остановлен. Вместе с тем, остановился и отвод наших краснокрестных учреждений, началось их постепенное устройство и размещение, не всегда безболезненное, по отбираемым для них помещениям, часто учебных заведений, переводимых для этого в случайные помещения или стесняемых в нескольких классах, где им приходилось вести занятия в две смены. Мое положение было тут далеко не легким: с одной стороны мне отдавались категорические распоряжения Данилова разместить так-то такие-то госпиталя, с другой же — ко мне летели жалобы и просьбы местных общественных учреждений. Впрочем, большею частью все улаживалось, и только в Вязьме все время тянулись нелады между старшим врачом лазарета и директором гимназии, в которой лазарет был помещен. Ездил я туда, но примирить их мне так и не удалось, и пришлось воспользоваться первой возможностью уже к весне 1916 г., чтобы перевести этот лазарет вновь на фронт, когда подготовлялось там наступление наше на Кревском направлении.

Вскоре после этого начал я хлопотать о возвращении в Минск, ибо пребывание в таком далеком тылу, как Смоленск, было крайне неудобно и для меня, и для особоуполномоченных. Сперва Данилов был против этого, но затем мне удалось получить его согласие на переезд, и около 25-го октября я перебрался в прежнее помещение Красного Креста на Захарьевской улице. В Смоленске временно оставался склад и резерв санитаров и конский. Последними в это время заведовал впоследствии убитый во время революционных дней В. Г. Глинка, сын известного начальника переселенческого Управления Григория Вячеславича Глинки; позднее его заменил его помощник, очень толковый и бойкий прапорщик Саркисов. Недели через две после нас в Минск вернулся и Данилов с его управлением, а через некоторое время после этого появились у нас и оставленные временно в Смоленске части управления.

Понемногу познакомился я со штабом фронта. Я уже упоминал не раз про генерал-квартирмейстера П. П. Лебедева, теперь я познакомился и с его помощником полковником Самойло, также, как и Лебедев, служившим позднее в Красной армии, занимая одно время пост Главнокомандующего Северным фронтом. Самойло — маленький кругленький человечек, очень заискивающий, не производил на меня впечатление крупного человека, отличаясь от Лебедева, наоборот, очень привлекательного. С Самойло мне, впрочем, дело приходилось иметь мало, больше я обращался к Лебедеву; когда намечалась какая-нибудь операция, о которой мне обычно сообщал только в самых общих чертах Данилов, то я отправлялся к Лебедеву, от которого удавалось получить всегда только несколько дополнительных деталей. Их восполняли рассказы особоуполномоченных, с которыми я проверял всю картину и принимал окончательные решения, еще раз сверив их разговором с Лебедевым, обычно удивлявшимся моей осведомленности, и уже тогда столковывался с Даниловым, который, если не отмалчивался, то принимал очень наставительный тон.