Записки. 1875–1917

Во 2-й армии на станции Вилейка расположился в целом городке из палаток и юрт Георгиевский лазарет, очень симпатичный по своему составу. Позднее он был продвинут в район Постав. В этом отряде была шалая, но удивительно милая сестра Энгельгардт, готовая на всякий подвиг. Говорили мне, что она была убита на Юге после революции. Дальше, за Вилейкой, армии заняли вдоль железной дороги совершенно пустынные места. Около станции железной дороги не было даже поселков, да и в сторону от линии к северу от нее, если не считать Дуниловичей, не было ни значительных селений, ни больших усадеб. Сама местность была низменной и в значительной части болотистой, особенно около озера Нарочь. Наши учреждения были и здесь, ввиду этого, размещены большею частью в землянках на более высоких местах, в лесах. Особенно хорошо был помещен один лазарет, кажется, Саратовский, в районе 5-го корпуса, в целом ряде светлых, чистых землянок. Здесь же недалеко, тоже частью в землянках, стоял передовой отряд, во главе коего находился кн. Горчаков, кажется Константин, впоследствии в мартовских боях смертельно раненый. Очень милый, выдержанный, он резко отличался от своего брата Михаила, его помощника по должности в отряде, проявившего себя в эмиграции в Париже своими крайне правыми выступлениями. Константина искренно пожалели все его знавшие. Ранен он был пулей вечером, в первый день боя, когда он поехал верхом узнать, нет ли еще раненых, которых следовало бы вывести его отряду.

Все в том же районе около Нароча, уже к весне 1916 г. был расположен транспорт, во главе которого стоял инженер Верблюнский, уже пожилой человек, всюду решительно сопровождаемый женой его, маленькой сухонькой старушкой. Он всюду носился с идеями о разных усовершенствованиях, изучал повозки, сооружал новые, устраивал для войск бани, причем родство с С. В. Кокоревым давало ему возможность привлекать в транспорт большие частные средства. К сожалению, довольно богатая фантазия и любовь приукрасить свои рассказы заставляло всегда относиться к его словам с некоторой осторожностью. Дальше, уже за Нарочем, была вновь выстроена узкоколейная ветка до Глубокого, откуда уже до войны шла тоже узкоколейка на Ново-Свенцяны, теперь находившаяся в руках немцев. Сообщения по этой линии были пыткой. Мне пришлось проехать по ней только раз в период мартовских боев, когда вследствие полной распутицы иные способы сообщения были недоступны, и с меня этого было достаточно. Во всяком случае, перевозка по ней совершалась и крайне медленно, и в весьма малом количестве.

В этом районе мне пришлось в двух передовых отрядах разрешать неприятные истории. В одном из них был назначен помощником начальника некий Донченко; недолго пробыл он здесь, как на него пошли жалобы и из штаба корпуса, и от товарищей по отряду. Ничего серьезного не было, но из всех этих жалоб вытекало одно, — что такта у Донченко было крайне мало. Штаб корпуса жаловался, например, на него, что он навязчиво стремится войти в курс всех секретных сведений, несмотря на повторные просьбы не приставать. Пришлось, в конце концов, перевести его в транспорт, где он и оставался благополучно до самой революции. Когда в апреле 1917 г. я приехал в Минск на Краснокрестный Съезд Западного фронта, то в числе наиболее активных делегатов оказался и Донченко, в одном из заседаний сделавший резкий личный выпад против одного из ораторов. Впрочем, сочувствия он не встретил, и отповедь ему была покрыта громом аплодисментов почти всего зала, после чего Донченко сразу скрылся с красно-крестного горизонта.

Другая история имела место в другом передовом отряде, в который я назначил помощником начальника присяжного поверенного барона Остен-Сакена, которого мне рекомендовал В. В. Ковалевский. Месяца через два вдруг кто-то из работавших в Красном Кресте адвокатов сообщил мне, что Остен-Сакену запрещена практика и что он находится под следствием. Запрошенный мною по этому поводу начальник отряда подтвердил это и вместе с тем сообщил мне некоторые мелочи, не особенно хорошо рекомендовавшие Остен-Сакена, в виду чего я вызвал его в Минск и предложил ему уйти из Красного Креста, ибо факт состояния под следствием он не отрицал. Он всячески старался смягчить меня, утверждая, что самое привлечение его к следствию явилось гнуснейшим фактом, интригой известного Вонлярлярского, уже осужденного судом и теперь привлекшего к суду его — Остен-Сакена, бывшего ранее его поверенным. Однако все его старания остались напрасными, и Остен-Сакену пришлось уехать в Петроград.