Записки. 1917–1955

Я уже упоминал, что Сантосская портовая полиция ответила, что ни жены, ни меня в списках прибывших нет, хотя приехавшего с нами внука и нашли. Когда, однако, я дал комиссионеру 200 крузейров, то мы нашлись, и кроме нескольких недель задержки никуда больше мне обращаться не пришлось. Следующая стадии была уплата каких-то 15 крузейров, на которые никакой квитанции не выдавалось, и подпись на будущей карточке; при этом жена подписалась сперва «condessa», на что получила резкое замечание: «никаких графинь»; титулы на карточках и вообще в официальных документах не отмечаются, даже для иностранцев, хотя вообще на них обращают большое внимание. И с женой было очень комично: тот же служащий через несколько минут обратился к ней очень вежливо как к «condessa». После этого следовала процедура снимания оттисков пальцев и фотографирование, за что еще взималось особо. Однако и после этого с нашими карточками встретилось препятствие, по которому мне пришлось, получив чье-то рекомендательное письмо, идти к начальнику отдела. Оказалось, что мы отметили себя, как полагалось в Европе, апатридамн; таковыми мы явились, однако, в силу акта советского правительства, которое Бразилией еще признано не было; поэтому для здешних властей мы оставались русскими и соответственно пришлось изменить наши карточки, чего все-таки без моего визита не делали. Когда я был с письмом у начальника отдела Даудт де Оливейра, я застал у него в кабинете несколько человек. Оказалось, как это ни странно, что это были члены редакции бразильского генеалогического журнала, которые, вместе с тем, все были служащими полиции. Один из них обратился ко мне тут же с просьбой написать для журнала статью о русском дворянстве. Я это сделал для поддержания добрых отношений, затем, года через два, меня попросили переписать эту статью на машинке в виду неясности многих имен, но была ли она затем напечатана, я так и не знаю.

Наши карточки затем перешли в отдел иностранцев, где вновь застряли: здесь стали проверять, на каком основании мы попали в Бразилию, и вновь пришлось мне запасаться другим рекомендательным письмом и идти к начальнику этого отдела. Здесь я указал, что мы приехали по вызову (шамаде) из Сан-Пауло, но первоначально его в архиве полиции не нашли, и только после моих повторных настояний его отыскали. Весьма вероятно, что и тут вопрос был во взятке, но рекомендательное письмо ее заменило. После этого карточки были выданы недели через две, в общем же вся эта процедура протянулась около года, и мне пришлось побывать в полиции по ней не меньше раз двадцати. Что же было с людьми менее известными, чем я, и менее осведомленными? Должен, однако, отметить, что сейчас это дело, по-видимому, упорядочено.

Зимой 1942–1943 гг., кроме получения особых карточек на поездки, война сказалась произведенной раз опытной тревогой по случаю налета вражеской авиации. Приготовления к ней тянулись долго и вероятно стоили немало денег, но самая тревога со всеми ее гудками и запрещениями движения по улицам имела довольно несерьезный характер. Более серьезно это дело было поставлено в Сантосе и Сан-Висенте, где мы побывали позднее. Здесь были затемнены все уличные огни, и эти города имели довольно мрачный вид. Это объяснялось тем, что недалеко от них в море были замечены немецкие подводные лодки.

В начале года встретили мы у знакомых француза доктора Вержели с женой. Уже сравнительно давно он купил фазенду где-то в районе Бауру, которой заведовала его жена. У нее там был управляющий, который сам добровольно ушел, но, не найдя лучшего места, вернулся к ней, требуя, чтобы она вновь взяла его; однако, у нее был уже другой управляющий, которым она была довольна и которого не видела оснований увольнять. Тогда прежний ушел с угрозами и, кажется, в следующую ночь убил своего заместителя, сказав, что вторая пуля предназначается хозяйке. Все советовали г-же Вержели хорошенько запираться на ночь в доме и завешивать окна, чтобы тоже не быть застреленной; к этому она прибавила еще пустые бутылки перед входами, чтобы падая, они предупреждали о чьем-либо приближении. Убийца исчез на две недели, но затем снова появился в районе, и утверждали, что его не тронут, ибо он дал «делегадо» 200 крузейров. Что подобные случаи повторялись и позднее, мне не раз приходилось слышать, а однажды и лично убедиться, даже в Сан-Пауло: как-то к нам пришла с запозданием поденная прислуга, заплаканная, говоря, что ночью арестовали ее мужа, который, напившись, разбил бутылку об голову собутыльника, тяжело его ранив; часа через два эту прислугу кто-то вызвал и оказалось, что это и есть ее муж; в полиции при арестном помещении оказался сторожем его земляк, тоже «нортиста» (северянин), который его выпустил, посоветовав только недельку прожить в другой части города. Любопытно, что когда мы рассказали про случай с Вержели Нобре, то он только отметил, что в Аргентине положение еще хуже: у его знакомых, живущих сравнительно недалеко от Буэнос-Айреса, все ставни были железные.