Записки. 1917–1955

В июне «Estado» вернулось от правительственной дирекции к Мескита, и в редакционном зале вновь стал сидеть Ваз. Но вскоре рядом с ним появился новый главный редактор Паула Дуарте, а Ваз понемногу сошел на нет. Дуарте, несколько лет проведший во Франции на положении политического эмигранта, был человек культурный, но далеко не искренний, многое обещавший, но почти ничего не исполняющий. Число моих статей в «Estado» стало сокращаться то под одним, то под другим мотивом, и обещанных мне 3 статьи в неделю они часто не печатали; то якобы не хватало бумаги, то приходило слишком много статей из Европы, и мои напоминания эффекта не производили. Направление газеты первоначально не изменилось, но по мере расхождения между Россией и Соединенными Штатами редакция все больше становилась на сторону этих последних, и мне стало определенно невозможным допускать какую-либо их критику.

В июле 1946 г. я попытался сложить с себя обязанности председателя Русского Комитета, мотивируя это моим здоровьем и годами, но тогда мне это не удалось, главным образом из-за того, что не было никого, чтобы меня заменить на длительный срок. В это же время в Рио приехало советское посольство во главе с послом Сурицем; туда отправилась переговорить с ним особая делегация от Комитета, которая привезла нам обещание Сурица приехать вскоре в Сан-Пауло. Однако, за полтора года пребывания в Рио не только Суриц, но никто другой из членов посольства так в Сан-Пауло не побывал. Это объяснялось тем, что, несмотря на официально нормальные отношения, к посольству относились враждебно.

Уже при приезде Сурица, его спустили с парохода так, чтобы избежать народных манифестации в его пользу; позднее его поездка в Сан-Пауло все откладывалась и, в конце концов, так и не состоялась, все ввиду того же отношения властей. Избежать манифестаций здесь было невозможно, а Суриц знал, что из этого могут возникнуть дипломатические осложнения. Надо сказать, что он и вообще весь персонал посольства держали себя очень осторожно, чтобы не быть обвиненными во вмешательство в Бразильские дела. Вспоминая этот период, я абсолютно ничего не могу припомнить, что могло бы позволить обвинить посольство в чем-либо подобном. Могу зато отметить, что когда приехал в Сан-Пауло посланник Югославии, то очень демонстративно губернатор игнорировал его приезд и не пригласил его к себе обедать, тогда как раньше и позднее это делалось в отношении представителей всех самых ничтожных стран.

В июне получили мы сведения о скором приходе в Сантос парохода «Баку» и решили воспользоваться этим, чтобы отправить с ним в Россию изготовленные Комитетом вещи. В то время еженедельно представительницы всех национальных комитетов собирались под эгидой Бразильского Красного Креста в назначенные для них дни в помещении его «костуры» (отдела шитья) и здесь шили вещи для своих стран. 15–20 дам собиралось и от нашего Комитета под руководством Марины, и здесь же происходила укладка и отправка вещей. Бразильский Красный Крест контролировал эти отправки, наблюдая за тем, чтобы с вещами не посылалось какой-нибудь пропаганды или писем. С нами на этой почве недоразумений не было, но как-то полиция остановила партию ящиков, отправленных Югославским Комитетом, и вскрыли их, дабы проверить, нет ли в них чего-нибудь запрещенного; ничего подобного, конечно, не нашлось, а потом Бразильский Красный Крест, которому это тоже было неприятно, объяснил это доносом, полученным полицией и оказавшимся ложным.

На «Баку» в Сантос приехал торговый агент советской миссии в Аргентине — Мариинский. Точно не помню когда, но, во всяком случае, как-то под вечер один знакомый привез его к нам, прося дать ему переночевать, а через три дня у нас пили чай и Мариинский, и два других торговых представителя: в Колумбии — Малков и советник посольства в Рио — Горбунов. Все они произвели на нас очень приятное впечатление, и разговор с ними был очень интересен. Это были первые русские люди из России, приехавшие после войны, и почти все, что они говорили, давало нам новые о ней сведения. И лично все они трое были люди симпатичные; за все эти часы не проскользнуло в наших разговорах ни одной неприятной нотки, и мы чувствовали в них таких же русских людей, как и мы сами, хотя уже 30 лет жизни за границей отделяли нас от родины.

‹…›

Осенью состоялось несколько праздников; литовский, более или менее обычный, югославский, на котором был представитель их миссии и офицеры с югославского парохода, стоявшего тогда в Сантосе, и наш, в пользу сирот Сталинграда. Все эти праздники прошли очень удачно и без каких-либо осложнений, но, конечно, идти в сравнение с первыми нашими праздниками не могли. Этой осенью по инициативе еврейской группы, к которой присоединилась и литовская, был устроен также день шитья, в котором приняли участие больше 1000 портных. Посвятили они Комитету одно воскресенье: материи были заранее раскроены, и с утра работа кипела в разных местах города, так что к вечеру было сшито около 500 костюмов и пальто.