Записки. 1917–1955

На следующий день Минина повезла Шишкина и Балуева в Сантос и Гуаружа, причем Шишкин все время вырывал из земли различные растения для Ленинградского ботанического сада, и в итоге они вернулись в Сан-Пауло только к 9-ти часам и для них была устроена у нас 2-я очередь обеда. На следующее утро Балуев с Мариной, как переводчицей, объезжал различные лечебные заведения, преимущественно интересуясь тропическими болезнями. Накануне вечером у нас он много рассказывал про современное состояние медицинского дела в России, а также и про бои до Московских включительно, сообщив ряд неопубликованных деталей, характерных для той выдержки и упорства, которые были проявлены с русской стороны. Все трое ученых вообще произвели на всех самое приятное впечатление.

В июле Жорж уехал на 2 недели в горы над станцией Итатиайа, где он и его товарищи производили на высоте до 2000 метров наблюдения над космическими лучами. Это была первая из работ их группы научного характера. В июле же познакомились мы с профессором Гурвичем и его женой, приглашенным прочитать в Сан-Пауло курс лекций по социологии. Профессор Страсбургского университета, во время войны, будучи евреем, он бежал в Соединенные Штаты, где работал в военном министерстве. Рассказанное им сводилось к тому, что еще во время войны североамериканцы собирали все сведения о России и до известной степени подготавливались к войне с нею.

Еще 19 июня мне сделали операцию, о которой я уже говорил и через месяц после этого смог, наконец, отказаться от председательствования в Комитете. В сущности и я, и Ватагин, которому я передал председательствование, считали, что вообще дальнейшее существование Комитета потеряло свой смысл, даже если смотреть на него, как на единственную организацию, представляющую в Сан-Пауло Россию. Однако, большинство Комитета не разделило тогда моего мнения, и Комитет продолжал существовать еще полгода, когда его закрытия потребовал Бразильский Красный Крест. В это время и Ватагин уже ушел из него и во главе его стоял Лихоманов. Последние три месяца Комитет, впрочем, только числился, и никакой работы в нем не было. Еще перед уходом из Комитета мне пришлось побывать у тогдашнего председателя Бразильского Красного Креста в Сан-Пауло профессора Педро Айрес, по поводу обыска и закрытия общества имени Молотова в Вилла Зелина. Общество это было определенно коммунистического направления, но потом руководители его, чувствуя себя непрочно, захотели преобразоваться в наш отдел. Принципиально мы не могли отказать им в этом, но раньше, чем все это было оформлено, в кружок Молотова явилась полиция и опечатала его помещение. В сущности кроме найденного у них портрета Сталина и нескольких русских книг, насколько мне помнится, далеко не революционного содержания, ничего у них найдено не было, однако, мне пришлось объяснять Педро Айресу всю обстановку в Вилла Зелина.

В августе приехала в Сан-Пауло 80-летняя мать Ватагина. Предполагалось, что она останется в Бразилии до конца своей жизни, но отношения ее с невесткой не наладились, и через полтора года она вернулась в Италию. У нас с нею отношения были хорошие, но сама по себе старуха представляла полный пережиток прошлого времени, совершенно не понимая новых условий. Вскоре после ее приезда ее сын отпраздновал свою серебряную свадьбу, никого, впрочем, не предупредив, по какому поводу они собирают гостей.

Русско-Бразильские отношения с самого начала, как я уже упомянул, сердечными не были, и понемногу все портились. Около нового 1947 года секретарь бразильского посольства в Москве Пина устроил там пьяный скандал, первоначально, до выяснения всех деталей, вызвавший приступ бразильского шовинизма, успокоившегося, однако, когда стало известно, что у Пина это не первый скандал и что и в Москве виновником всего был он сам. В Рио Суриц устроил один большой прием, но вне этого посольство жило очень обособленно, ни с кем не сходясь. Вероятно поэтому и было решено, что Суриц уедет летом 1947 г. в длительный отпуск, оставив посольство на попечение Соколова. После этого прошло еще несколько месяцев до появления в одной из московских газет иронической статьи о Дутре. Насколько она по существу обидела бразильцев, не знаю, но национальное их чувство было задето и были потребованы извинения от советского правительства, когда же оно на это не согласилось, то были прерваны дипломатические сношения. Мне думается, что статья о Дутре послужила только предлогом, а что в действительности в Рио не переставали жалеть об установлении нормальных отношений с Москвой и воспользовались первым удобным случаем, чтобы их порвать. В Рио были напуганы ростом коммунизма и хотели избавиться от непосредственного свидетеля тех мер, которые против коммунистов тогда намечались.